Как наш фронтовик за чернокожего часового заступился

Этому известному сценаристу 26 ноября исполняется 90 лет. Анатолий Фёдорович КОЗАК родился в Одессе в 1925 г. Во время Великой Отечественной войны семья оказалась в г. Хвалынске Саратовской области, откуда Козак из 10-го класса школы в феврале 1943 г. ушёл в армию. Служил в 11-й гвардейской воздушно-десантной бригаде, участвовал в Венгрии в Балатонской операции — ликвидации танковой группировки противника. В 1954 г. окончил ВГИК и свыше 50 лет проработал в отечественном кинематографе в качества сценариста. Он автор сценариев таких известных фильмов, как «Берегите женщин», «Джек Восьмёркин — американец», «Макар-следопыт»… Проживает в Москве. На днях отправил очередной свой сценарий на конкурс. Спокойно пользуется компьютерными благами и интернетом. Сотрудничает с «МК» в Саратове». Бывал в нашем городе. Вот автобиографические заметки ветерана Великой Отечественной, не раз интересовавшегося: «Как там ваш парк «Липки»?

Как наш фронтовик за чернокожего часового заступился

Первое, что нас, «новеньких», заставили сделать в Балакове в пулемётно-миномётном училище, было — пройти санобработку в местной бане.

И здесь меня постигла первая армейская неприятность, которых за три года военной службы потом хватало.

У меня украли валенки.

Поскольку из Хвалынска в Балаково предстояло идти пешком, а февраль тогда был суровый, мне купили валенки. Я благополучно прошагал в них до Балакова, а тут, в раздевалке, после бани они… исчезли.

Из училища я вскоре попал в воздушно-десантную бригаду, и история с пропажей валенок отошла, как говорится, на второй, а то и на самый дальний план. Не до этого было…

 

…В июле сорок пятого, списанный в госпитале «по чистой», я вернулся снова туда, откуда уходил когда-то в армию в своих незабвенных валенках. Хвалынск, бурливший ещё не так давно напряжённой, я сказал бы, нервной жизнью — госпитали, масса не­обычных для местного глаза эвакуированных из далёких Черновиц, Одессы и Бобруйска, гастроли Винницкой оперетты (!), — теперь снова превратился в сонный районный городишко…

А мной овладел вдруг странный зуд, блажь, до смерти захотелось хоть на денёк, хоть на часок побывать в Балакове, где было наше училище. Я купил на базаре, где продавались трофейные немецкие вещи (совершенно новенькие), серую фетровую шляпу (вернее — шляпку, она была мне мала и едва держалась на макушке, но уж очень хотелось почувствовать себя гражданским, невоенным!), сел на местный (ещё колёсный!) пароход «Баранов», покурил на палубе два или три часа и соскочил на балаковский дебаркадер…

Как забилось сердце! Быстрым шагом, почти бегом поднялся я по булыжному спуску в город… Вот и наше училище. Двухэтажное здание из красного кирпича почему-то оказалось неожиданно маленьким и жалким. Заходящее солнце ослепительно-жёлто отражалось в стёклах окон на всех двух этажах, но на крыльце и за окнами было тихо… Училище, как рассказал мне прохожий мужичок, ещё год назад «отбыло», вернулось в освобождённый от немцев Симферополь.

Что оставалось делать? Я — в своей немецкой шляпе был здесь не к месту. Пароход из Саратова — только завтра. Я переночевал в Доме колхозника и утром отправился на пристань. Городок был теперь так же тих и уныл, как Хвалынск — ни военных, ни звуков музыки на плацу, ни раненых в голубых госпитальных халатах внакидку, в кальсонах и в шлёпанцах, ни выглядевших как-то странно, даже чужеземно, беженцев из Белостока, Вильно и Риги… Всё ушло, все убрались, все уехали, и Балаково почему-то напомнил мне осиротевшую усадьбу Раневской из знаменитой чеховской пьесы, где забыли человека.

Может быть, и я был здесь таким же ненужным?

Вдруг уже на спуске к пристани ко мне бросился вертлявый, явно не волжского типа человек:

— Пан! Пан вельможный, один момент! — заговорил он торопливо и даже преграждая мне дорогу. — Один момент!

Я остановился в растерянности.

— Вот, вот, — продолжал незнакомец, — это... как раз вам надо. Вот!

И он показал мне связку пёстрых галстуков, висевших на протянутой ладони.

Я отрицательно покачал головой.

— Нет! — почти закричал он, — это как раз для пана, уж я знаю.

Почему он привязался ко мне? Конечно, его привлекла моя дурацкая шляпка!

— Пан вельможный! Посмотрите, какой обертовар! От лучших майстров!

Неожиданно он заговорщицки понизил голос:

— А цо хлопец так смутный? Джевчина? Не кохае? О-о, то есть не клеско! Не надо быть смутным. Ты есть млодый!

Я попытался усмехнуться: неужели у меня на лбу написано, каким я почувствовал себя здесь лишним? Да и было ли здесь училище? С беднягой Мазуром, помешавшимся в атаке потом Денисенко и краснорожим лейтенантом Невидничим?

Я отстранил нелепого продавца галстуков и быстро пошёл к дебаркадеру, к которому уже приближался, шумно хлопоча колёсами, всё тот же провинциальный «Баранов», на котором я вчера умудрился приехать сюда в поисках прошлого…

Уже с палубы я видел «галстучника», всё ещё стоявшего в растерянности. Боже мой, откуда война занесла на Волгу этого несчастного? Почему он здесь остался, не уехал? Чем он живёт? И как здесь, на бедном булыжном спуске, усыпанном соломой, смогла появиться эта связка шёлковых галстуков, определённо знававших лучшие времена? Стоп, стоп, да это же немецкие, трофейные! Из какого-нибудь Лейпцига или Дрездена, из дорогого бюргерского шкафа, пахнущего специальными ароматными пакетиками, которыми прокладывают там бельё, сюда, в руки этого жалкого беженца… Я снова усмехнулся: как он меня назвал? Вельможный пан? Знал бы он, что «пан», потерявший валенки, бегал по этой улице в сменных ботинках без шнурков в курсантскую столовую, потому что первое, чем встретила его армия, была кража валенок. Никогда не забытых валенок…

Из английского блокнота 9 мая

Однажды, оказавшись 9 мая в небольшом селении, я направился в местный паб, чтобы выпить кружку пива. Я не стал снимать свои ордена и медали, пусть англичане посмотрят на настоящего российского ветерана. Однако мои награды, а их немало, не произвели на бармена никакого впечатления. Вот тут, полагаю, и проявилась та самая английская чопорность: он был невозмутим. Посетитель получил своё пиво — и точка. Никаких лишних вопросов.

Слегка даже огорчённый, я сел за столик и, потягивая пиво, стал наблюдать. Паб быстро наполнялся посетителями (была суббота), много было молодёжи. Никто на меня с моими регалиями внимания не обращал. Или делали вид, что не замечают. Тут к моему столику приблизилась немолодая дама и, спросив, свободно ли здесь, присела напротив меня. Рядом поместился её спутник — тоже пожилой джентльмен. И она сразу поинтересовалась, что это у меня за ордена и медали. Я объяснил, что участвовал во Второй мировой войне, был солдатом Советской армии. Завязалась оживлённая беседа. Джентльмен оказался научным работником, его жена — менеджером какой-то фирмы. Новые знакомые интересовались жизнью в современной России. Оказалось, что они довольно хорошо знают нашу страну. Так мы проболтали, наверное, минут сорок, став если не друзьями, то добрыми знакомыми. Но тут официант поставил перед англичанами заказанный ими ужин, и они уткнулись каждый в свою тарелку. Я был забыт. Беседу нашу как ножом отрезало.

Нетрудно представить себе моё состояние. Продолжать сидеть перед ними и смотреть, как они молча ужинают? Я пожелал им приятного аппетита и попрощался. Меня никто не удерживал. Так отметил я тогда День Победы.

* * *

Я присел на скамейку в пешеходном квартале английского городка возле магазина «Макс и Спенсер», чтобы послушать уличного музыканта, наигрывавшего на электропианоле мелодии прошлых лет.

Подавали парню не так уж щедро. Но вот он вдруг заиграл «Розамунду» — залихватскую немецкую песенку военных времён, и я встал, чтобы бросить ему монетку. То же самое сделал усатый старик с нездоровым румянцем, украшенный седыми бакенбардами.

Глаза наши встретились — у него, так же как и у меня, выступили слёзы…

— Солдат? — спросил я.

— О, йес! — ответил он.

— Берлин? Германия? — спросил я.

— Нет, нет! — он сделал выразительный неприличный жест согнутой в локте рукой, выражая своё негодование, — Египет!

— Монтгомери, Роммель, Эль-Аламейн? — произнёс я, как боевой пароль.

Мы, как могли, стали вспоминать войну, если можно назвать воспоминанием разговор двоих, где один не знает по-русски ни слова, а второй говорит по-английски с чудовищными ошибками, с трудом выцарапывая из памяти давно забытые ещё с институтских времен английские слова…

На прощанье мы крепко обнялись — два старикана, один из которых юношей брёл со своей бригадой по холмам Западной Венгрии, а второй сплёвывал скрипевший на зубах песок Северной Африки.

«Розамунда»… Почему этот немецкий шлягер, который распевали тогда гитлеровцы, вдруг заставил вздрогнуть наши сердца? Надо ли объяснять?

Кстати, давным-давно английский Плимут посетила королева Елизавета Первая, чтобы вручить рыцарское звание легендарному корсару адмиралу Френсису Дрейку.

Известно, что, упав перед ней на колено, он прикрыл ладонью глаза, как бы закрываясь от сияния коронованной особы, а потом отдёрнул руку. С этого момента военные всего мира стали отдавать честь, прикладывая руку к голове.

Уже при выходе со двора замка Виндзор, где шумела и лепетала на разных языках пёстрая толпа туристов, я увидел военный пост, который про себя назвал «Пост № 1». У высокой каменной стены, под навесом, напоминающим крышечку скворечника, застыл часовой. Прямо скажем, это был не гренадёр. Низкорослый паренёк, довольно-таки щуплый, в чёрной с красным околышем фуражке, в чёрном кителе и в тяжёлых чёрных башмаках. И даже лицо у него было чёрное — это был уроженец Африки. В Британии и такое бывает: почётный караул у ворот, через которые проезжают члены королевской семьи, доверяют не представителю «государствообразующей, коренной нации», а потомку туземцев Родезии или Уганды…

…Чернокожий Томми стоял, не шевелясь, по стойке смирно, руки в белоснежных перчатках — по швам, пятки вместе, носки врозь. Всё как полагается, как и у нас у Вечного огня в Москве, как когда-то у Мавзолея. Разумеется, я его сфотографировал, хотя японцы, немцы, итальянцы, израильтяне, финны, переполненные впечатлениями от обзора королевских апартаментов, солдата даже не замечали…

…А я задержался. Мгновенно вспомнилось (нет, это не то слово — моментально ожило) это ощущение тяжёлой, принудительной скованности, насильной привязанности к одному месту, когда ты на два часа становишься оцепеневшим истуканом. Чем-то вроде памятника, выставленного на всеобщее обозрение. Вот так же стоял и я семьдесят лет назад — курсант военного училища…

Но тут вдруг окаменевший солдат взялся за карабин, находившийся, оказывается, рядом, сделал три притопа своими пудовыми башмаками, карабин на плечо, поворот налево и десять шагов вдоль стены. И столько же — назад. Очевидно, по уставу британской караульной службы эта ритуальная разминка полагается часовому через каждые десять или двадцать минут, и выполнял он её с автоматической чёткостью. На минуту человек с ружьём ожил и зашагал так же, как шагали когда-то его товарищи по оружию, чьи косточки лежат под белыми крестами по всему белому свету…

Толпа ребятишек, пришедших сюда на экскурсию с двумя учительницами, вначале просто таращилась на неподвижного часового. Но тут они с визгом и улюлюканьем бросились к нему, размахивая руками, словно желая коснуться его, заставить пошевелиться. И когда он зашагал, эта стайка маленьких негодяев побежала рядом, гримасничая и визжа. «Назад! Назад! Отойдите от него!» — крикнул я по-русски.

Они моментально отступили и смолкли, а учительницы стали им что-то говорить, как мне хочется думать, упрекая.

А меня трясло! Чувство, похожее на бешенство, овладело мной. Поднять руку на солдата? Сделать его посмешищем?

Меня тронул за руку мой спутник-англичанин: «Напрасно ты… Я уже тебе говорил: детей у нас трогать нельзя. Могут неправильно понять, обвинить в приставании…» «Но… это же… это…» — я не мог подыскать нужных слов. «Пошли, пошли, — мой спутник увлёк меня к воротам, — какие вы, русские, странные. Посмотри вокруг, никто на это даже внимания не обратил, а ты…»

Да, в этом он был прав. Японцы, немцы, финны и прочие шведы, смеясь и лопоча, выливались из ворот замка, даже не заметив маленького чёрного солдатика.

А мне припомнился КИПЛИНГ:

Пускай вам кажется смешным

грошовый наш мундир.

Солдат-то дёшев, но хранит

он ваш покой и мир.

И вам подтрунивать над ним,

когда он под хмельком,

Гораздо легче, чем шагать

с винтовкой и мешком…

Сюжет:

70 лет Победы

Опубликован в газете "Московский комсомолец" №18 от 29 апреля 2015

Заголовок в газете: Хвалынские валенки, валенки…

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру