В будущем году, 15 июня, Константину Дмитриевичу — 150. Но нет смысла ждать ещё год, потому что вряд ли кто вспомнит, да и сам он не любил ждать, выгадывая момент… Бальмонт прожил громадную, диковатую, театрально-пёструю жизнь. Целое десятилетие, до появления «младших символистов», царил в литературе, виртуозно жонглировал словами и часто позволял себе лишнее, именуя Христа «лакеем и философом для нищих». Проехал самые экзотические, самые тёплые и завораживающие места на земном шаре, он вживую видел Полинезию, Австралию, Мексику, Индию, он полетел бы на Луну, когда б была техническая возможность!.. Уезжал из страны, оскорбив царя, и снова возвращался. Он нищенствовал в промёрзшей Москве 1920-го, вынимая из развалившегося забора дрова, чтобы не замёрзнуть. Он умер, как и положено, в изгнании и безумии в нищем французском приюте 75 лет от роду.
Его общение с Саратовом и саратовцами ограничено тремя визитами: в январе 1904 г. (на вершине славы, когда ему охапками несли цветы из саратовского зимнего сада), в октябре 1915-го и в феврале
1919 г. В 1915-м он именовал здешнюю публику «розовым цветником в саду», но саратовские журналистские «розочки» кололись: «…если б он мог освободиться от «вавилонского плена» декадентской чепухи, то мог бы одарить русскую литературу не одним хорошим произведением», — ядовито писали в «Саратовском листке» сто лет назад.
…А вот ещё одного человека по фамилии Бальмонт приняли в Саратове куда
серьёзнее, и он оставил здесь о себе более прочную, долгую и благодарную память. Но обо всём по порядку.
Константин: высоты и константы чудачества
С точки зрения современного человека, пусть даже ценителя поэзии, Бальмонт слишком цветист, слишком пафосен, слишком загромождён словесной «пеной», через которую не продраться. О вкусах не спорят, но его «дальние дали», его оркестровка и игра созвучий тяжеловаты и непонятны не то что для жителя России начала XXI в., но и для россиянина столетней давности.
Вот весьма авторитетное подкрепление этого мнения: «Бальмонт за всю свою долгую жизнь не сказал ни единого словечка в простоте. <…> Человек, в натуре которого было не мало притворной нежности, «сладостности», выражаясь его языком, но, не мало и совсем другого — дикого буянства, зверской драчливости, площадной дерзости. Это был человек, который всю свою жизнь поистине изнемогал от самовлюблённости, был упоён собой…» — высказывался Иван БУНИН.
Впрочем, известно, что Иван Алексеевич мало кого жаловал добрым словом и был суров в своих личностных суждениях. Но вот слово Максиму ГОРЬКОМУ, который в оценках щедр и, по метким словам МАЯКОВСКОГО, «рыдает на каждом поэтическом жилете»: «Что такое Бальмонт? Это колокольня высокая и узорчатая, а колокола-то на ней все маленькие… Не пора ли зазвонить в большие?» — и ещё: «Большой, конечно, поэт, но раб слов, опьяняющих его».
Константина Дмитриевича опьяняли не только слова. Речь даже не об алкоголе и других, чуть более сильнодействующих веществах, которыми К. Д. совершенно в духе того времени имел склонность злоупотреблять. Будучи в начале XX в. самым популярным поэтом России и постоянно находясь в центре внимания экзальтированных дам, восторженных поклонниц, он постоянно пребывал в состоянии какого оргиастического возбуждения (отлично отпечатавшегося в стихах). Считал каждое вылетевшее из своих уст слово безусловной ценностью, не требующей никакой огранки, доработки, уточнения смыслов. Действительно, Бальмонт писал сразу, без черновиков (его аккуратность в текстах и тетрадях, совершенно не свойственную другим сферам деятельности, всегда отмечали издатели. — Авт.) — и писал решительно всё, что всходило на ум, и не было выражения резкого или раскудряво-обидного, «кинжального слова», как выражался сам К.Д., которое его смутило бы.
Доставалось всем. Да вот, пожалуйста: «Наш царь — Мукден, наш царь — Цусима,// Наш царь — кровавое пятно,// Зловонье пороха и дыма,// В котором разуму — темно <…> Он трус, он чувствует с запинкой,// Но будет, — час расплаты ждёт.// Кто начал царствовать — Ходынкой,// Тот кончит — встав на эшафот». Ровно 110 лет назад, в 1906-м, эти строфы были написаны об императоре НИКОЛАЕ II, и по сравнению с ними знаменитое мандельштамовское «Мы живём, под собою не чуя страны…» — строки очень любезные и корректные.
Речь в тексте, конечно, идёт о знаменитой Ходынской трагедии в Москве 30 (18) мая 1896 г., когда на гуляньях в честь коронации Николая возникла давка и погибло 1379 человек и ещё около 900 было покалечено. Трагедия произвела крайне тяжёлое впечатление на русское общество, а к 10-летию коронации Бальмонт, клеймя царя («убожество слепое», «висельник» и т. д.), вменил тому в вину не только Ходынку, но и поражения на Дальневосточном фронте: сухопутное — Мукден и морское — легендарную Цусиму. Понятно, что после таких оскорбительных откровений Бальмонт на время уехал из страны…
«Шабаш», «Шельмонт» и иные разрывы реальности
Эксцентричный в творчестве, Бальмонт любил «чудесить» и в быту. При этом любое своё действие, даже самое, гм, неоднозначное, он оправдывал творческой необходимостью и приравнивал красивое и уродливое, низменное и возвышенное. Да вот, пожалуйста: «Но люблю безотчётное, и восторг, и позор. / И пространство болотное, и возвышенность гор».
«Болота» быта и «возвышенности» творческого процесса сочетались у Бальмонта очень причудливо: «Потом я валялся на полу, в припадке экстатического упрямства. Потом я снова сбежал в иной храм шабаша, где многие девы пели мне песни…» — так в письме, написанном в июле
1903 г., он изображает своё свидание с новой возлюбленной, Еленой ЦВЕТКОВСКОЙ, с которого поэт ретировался в публичный дом.
Взаимоотношения Бальмонта с дамами сердца живо напоминают довлатовского персонажа из повести «Компромисс» Эрика Буша, который разговаривал со своей сожительницей стихами и «после третьей» рассказывал: «ГАГАРИН в космос не летал! И ТИТОВ не летал!.. А все советские ракеты — это огромные консервные банки, наполненные глиной!» Точно такой же полный разрыв с реальностью был характерен для Бальмонта, и этот разрыв порой был чрезмерен даже для творчества (не говоря уже о быте).
Простой пример. Как известно, К. Д. был очень плодовитым переводчиком: по отзыву Максимилиана ВОЛОШИНА, он перевёл ШЕЛЛИ, Эдгара ПО, КАЛЬДЕРОНА, Уолта УИТМЕНА, «испанские народные песни, мексиканские священные книги, египетские гимны, полинезийские мифы, Бальмонт знает двадцать языков <…> Всё это неправда, потому что произведения всех поэтов были для него лишь зеркалом, в котором он видел лишь отражение собственного своего лика в разных обрамлениях», — убеждён Волошин.
Дошло до того, что Корней ЧУКОВСКИЙ, сам большой мастер художественного перевода, заявил, что в процессе вольного перевода сочинений великого английского поэта Шелли Бальмонтом получилось «новое лицо», некий полу-Шелли, полу-Бальмонт, иронически именованный «Шельмонтом». Тут сразу вспоминается ещё один экспансивный чудак, ДЮМА-старший, с его знаменитым изречением про «историю — гвоздь, на который он вешает свою картину», не так ли?
«Звёздные пробеги» Бальмонта-младшего
В мае 1913-го, по очередном возвращении К. Д. в Россию с последующей триумфальной встречей коллегами по цеху, в его адрес прозвучали слова: «Вы восходили по шатким, скрипящим ступеням на древние башни и смотрели оттуда в эмалевые дали. Но теперь в верхних этажах этих башен приютились конторы компаний швейных машин, в эмалевых далях совершаются «звёздные» пробеги автомобилей…» Это отповедь Владимира Маяковского.
Если слова Бальмонта про «эшафот» оказались пророческими для царя Николая, то приведённая выше фраза Маяковского знаменовала собой высшую иронию судьбы для самого Константина Дмитриевича и его «эмалевых далей», его личного космоса. И вот в чём она, эта ирония.
У родного брата К. Д., Александра, был сын Владимир, ставший известным советским селекционером, и внук — Борис Владимирович, внучатый племянник поэта. Бориса БАЛЬМОНТА ждала судьба, которую его знаменитый родственник, наверное, посчитал бы этаким сном, нашёптанным отголосками высших сфер. Борис Бальмонт стал одним из организаторов отечественной космической промышленности, и «на взлёт» он пошёл именно в Саратове.
Он приехал в наш город в 1952-м после окончания «Бауманки» и с марта трудился на оборонном заводе № 205 — ныне это ПО «Корпус», входящее в структуру знаменитого Научно-производственного центра автоматики и приборостроения имени академика Пилюгина. Борис Владимирович последовательно прошёл путь от рядового инженера до директора предприятия (1960-1965). Он принимал участие в разработке и организации производства приборов фактически для всех ракет страны, а в 1961-м получил орден Ленина за полёт гагаринского «Востока». Перебравшись в Москву, он возглавлял Межведомственный координационный совет по созданию МКС «Энергия — Буран», самого амбициозного и поныне недосягаемого проекта отечественной космонавтики. Более пяти лет возглавлял Министерство станкостроительной и инструментальной промышленности СССР. В следующем году академику Бальмонту исполнится 90 лет, и он здравствует и поныне.
Так вот в чём ирония… Константин Бальмонт видел космос как абстрактную непознанную даль, как комплекс неких «эмпирей», до которых можно дотянуться только парением духа. Его же внучатый племянник смотрел в небо спокойно и в чисто производственных целях. Хотя и тут, конечно, не обошлось без парения идей… Константин Бальмонт был существом хрупким, живущим в мире «эмалевых» и прочих «далей», и часто не мог организовать собственный быт и элементарно обустроить жизнь своих близких — хоть и мог дотянуться словом до звёзд и до космоса. Борис Бальмонт организовал работу огромной отрасли и предпочитал космос в деле.
«…В волшебном царстве мёртвой тишины // Один лишь голос высшего решенья // Бесстрастно истолковывает сны».
