Дух того времени сильнее всего уцелел, конечно, в литературе мастеров экстра-класса. Булгаковская «Белая гвардия», бунинские «Окаянные дни», шолоховский «Тихий Дон», толстовское «Хождение по мукам» — всё это знакомо каждому из нас с детства. Алексей ТОЛСТОЙ, очередная дата со дня рождения которого пришлась на новогоднюю праздничную декаду, на 10 января, — конечно, интересен особо. И не только потому, что мы причисляем его к своим землякам (пусть с некоторой натяжкой, потому что в год рождения А. Н. город Пугачёв, тогда Николаевск, относился к Самарской, а не к Саратовской губернии).
Даже на фоне гигантов той эпохи выделяется фигура этого человека — парадоксального, противоречивого «красного графа», умеющего быть и лукавым, и пронзительным, и искренним, и конъюнктурным. Иван БУНИН упрекал его в цинизме, в умении подстраиваться под действующую власть и вызовы времени — но безоговорочно признавал в нём великого труженика и первоклассного мастера своего дела. Представил суровый «химический анализ» Алексея Николаевича и Александр БЛОК — который, к слову, терпеть его не мог: «Много в Толстом и крови, и жиру, и похоти. И дворянства, и таланта». Толстой без труда оправдывал такой рецепт: советский классик жил широко и богато даже в самые тощие годы Советской власти. Менял жён и литературные приоритеты. В духе профессора Преображенского щеголял дорогими шубами и старорежимными манерами, а гостям его особняка доводилось слышать от прислуги (!) следующее: «Их сиятельства графа Толстого нет дома, они уехали по делам в горком (!!) коммунистической партии…» И, несмотря на то, что многих его коллег по цеху аннигилировали и за меньшее, наш земляк не сгинул, уцелел и развился в фигуру поистине колоссальную, оставил после себя самые пёстрые — то спутанные, то весьма убедительные и «дышащие» — слепки той уникальной эпохи…
Но обо всём по порядку.
Ещё один Толстой: третий, но не лишний
Хронологически Алексей Николаевич, как известно, третий литературный Толстой, но в жизни большинства людей — первый: «Золотой ключик, или Приключения Буратино» мы узнаём в детстве, и только потом, в юности, в орбиту наших интересов приходят «Князь Серебряный» и «Война и мир». В судьбе самого Алексея Толстого, за нарисованным им самим холстом собственной жизни, нашлось место и жестоким, отнюдь не театральным тиранам, и авантюристам, и лжецам, и творцам, и подвижникам. А равно — нашлись и ключи, которыми Алексей Толстой открыл новый для себя, рискованный и оказавшийся в итоге триумфальным для него мир.
Азбука революции далась ему непросто. Как напишет в первой части эпопеи «Хождение по мукам» А. Н., столетие назад Петербург «жил словно в ожидании рокового и страшного дня». Другое дело, что многие представители элит верили, что грядущие катаклизмы, которые всё более явно захлёстывали Россию, должны были стать для страны этакой очищающей стихией, уничтожить безусловное зло («одряхлевшее здание самодержавия, ждущее только одного толчка, чтобы рухнуть»). Кто-то был ещё спокойнее — дескать, Россия всегда любила высокий историософский накал: «Мы вот теперь говорим, что страна стоит перед пропастью. Но переберите историю: нет такого дня, чтобы эта страна не стояла перед пропастью. И всё стоит», — пишет знаменитый предприниматель и меценат Павел РЯБУШИНСКИЙ в своей газете «Утро России» в самом начале месяца февраля года 1917-го.
…Утро, как известно, оказалось намного более хмурым, чем предполагали даже самые суровые скептики: Февральская революция, отречение НИКОЛАЯ II, создание сначала первого, а потом второго коалиционного Временного правительства. Бурный котёл государственной и общественной жизни, над поверхностью которого вскидывались руки и головы заживо варимых в кипятке грешников — целых партий, сословий, общественных и литературных течений. 34-летний Алексей Толстой встретил потрясения как суровое, но закономерное бедствие, за которым придёт оздоровление: «Революция сама по себе не благо, а плодоносящая болезнь», — крупным авансом пишет он.
И ещё — в знаменитое «лето надежд», в июле 1917-го: «Это было время, когда ежегодно на войне убивалось более двух миллионов людей, и некоторые страны за недостатком химических продуктов приготовляли их из трупов солдат; <…> когда не было ни хлеба, ни одежды, ни угля, ни металлов; когда зашатались троны и самый грандиозный из них и кровавый рухнул первым; это было время, когда каждому грозила на завтра смерть, и всё же люди пережили и эту страшную годину, выйдя из неё очищенными, как металл из огня».
Слова, проникнутые мужеством и даже условным оптимизмом — но совсем скоро тональность Толстого сменится и он уедет. Уедет сначала в Одессу, затем в Константинополь и Париж, а в 1922-м в Берлине выйдет в свет первая часть будущей трилогии «Хождение по мукам». Как известно, этой «белоэмигрантской вещице» (уже в СССР существенно переработанной Толстым) суждено было вписать А. Н. в первый ряд классиков советской литературы. Не погубить, как «Голый год» и «Повесть непогашенной луны» погубили ещё одного нашего земляка Бориса ПИЛЬНЯКА, не окаменеть унылым и уродливым рудиментом, пережитком своей эпохи, как чудовищный 4-томный роман «Бруски» Фёдора ПАНФЁРОВА (знатного соцреалиста, лауреата двух Сталинских премий, уроженца Хвалынского уезда), а остаться в истории живым и жгучим феноменом литературного искусства.
…Так почему же «красному графу» удалось жить широко и славно, быть в чести у власти и при этом даже в годы ревизии советской истории не поставить под сомнение своё место в сверхэлите русской литературы? Как полагает целый ряд биографов Толстого (и в 70-е, как Виктор ПЕТЕЛИН, и в новейшее время, как ещё один автор серии ЖЗЛ Алексей ВАРЛАМОВ), дело в уникальной профессиональной пластичности и в характере, в природной русской силе Алексея Николаевича, а также в его, Толстого Третьего, происхождении.
Да-да, в первую очередь, как ни странно, — в происхождении.
«Красный барин», «акробат» и другие маски
Сейчас в городе Пугачёве Саратовской области, к сожалению, не осталось ни единого здания, напрямую напоминающего о том, что здесь родился Алексей Толстой. В частности, дом купца РЕТЮНСКОГО по улице Соборной (ныне носит диковинное название Сеницы, в честь одноимённого словацкого города. — Авт.) сгорел в большом николаевском пожаре 1897 г., а ведь именно в этом здании проживали в 1881-1883 гг. мать писателя Александра ТОЛСТАЯ и отчим, мелкопоместный помещик Алексей БОСТРОМ.
«Товарищи! Передо мной выступал здесь всем известный писатель Алексей Николаевич Толстой. Кто не знает, что это бывший граф Толстой! А теперь? Теперь он товарищ Толстой, один из лучших и самых популярных писателей земли советской…» — заявил в 1936-м на Чрезвычайном съезде Советов Вячеслав МОЛОТОВ. Вот она — преемственность эпох!.. Ярчайший пример того, что каждый, даже граф, дескать, может перековаться и стать полезным…
Сам А. Н. со своим титулом, как известно, намаялся. Одно дело, когда ты — Толстой, другое — Бостром. Одно дело, когда ты живёшь в глуши в доме бедного помещика, с которым незаконно сожительствует твоя мать, когда тебя даже не могут отдать в школу, как всех детей (в 1891-м, к слову, восьмилетний Алексей посещал частную школу в Саратове, где ненадолго поселились его мать и отчим. — Авт.), а совсем другое — когда узнаешь, что твой отец — взбалмошный самодур, но с фамилией Толстой! В 1901-м Алексей Николаевич был всё же официально признан членом славного рода Толстых, но к тому времени его язвительное отношение к дворянству и его иерархии сформировалось и закрепилось: недаром ещё до революции, в 1912-м, он опубликовал романы «Чудаки», «Хромой барин» и сборник рассказов «Заволжье», главным героем которых был помещик Мишука (Михаил Михалыч) Налымов. Самым свирепым образом высмеивался провинциальный дворянский быт, а в самодуре и хамоватом пьянице Мишуке лица посвящённые легко угадывали Николая Александровича ТОЛСТОГО — отца…
Дворянство граф Толстой не слишком жаловал и в эмиграции (1919-1923), и уж тем паче в пору своего довольно неожиданного для многих возвращения в Советскую Россию. При всех известных «но» кадры такого уровня новая власть ценить и грамотно эксплуатировать умела. А как же?.. В распоряжении советской номенклатуры вдруг оказывается настоящий Толстой, с юношества не льстящий своему сословию; настоящий Толстой, который умел произносить слово «граф» с тысячью интонаций, включая презрение, дерзкую кичливость или пафос. И этот настоящий Толстой — к тому же писатель, литератор шикарный, умнейший, пластичнейший, носитель крупнейшего языкового богатства своей эпохи! Как власть могла отказаться от ТАКОГО Толстого, пусть и за номером 3?.. От литератора, способного в литературном произведении «склеить» воедино тончайшие нюансы на разных полюсах мироздания — пропагандистские и художественные? А ведь известно, что даже в безусловно лучшем отечественном историческом романе ХХ в. — «Пётр I» — идеологические установки и пропагандистские нотки присутствуют. Вот что, согласно воспоминаниям художника Юрия АННЕНКОВА, говорил сам Алексей Николаевич в 30-е годы в Париже: «Пётр ВЕЛИКИЙ стал без моего ведома «пролетарским царём» и прототипом нашего Иосифа! Я переписал заново, в согласии с открытиями партии, а теперь я готовлю третью и, надеюсь, последнюю вариацию этой вещи <…> Мне наплевать! Эта гимнастика меня даже забавляет! Приходится, действительно, быть акробатом. Мишка ШОЛОХОВ, Сашка ФАДЕЕВ, Илья ЭРЕНБУРГ — все они акробаты. Но они — не графы. А я — граф, чёрт подери! И наша знать, чтоб ей лопнуть, сумела дать слишком мало акробатов!»
И это Толстой. И это его дворянство.
…Другое дело, что он реально умел находить достойный и тонкий баланс между «акробатикой» и подлинным искусством. В его руках была целая связка литературных ключей, которыми он открывал новые смыслы действующей эпохи и, что греха таить, получал доступ к высшим благам элит: колоссальный ключище «Петра I», массивная связка «Хождения по мукам», тонкое и трогательное детское изделие «Буратино»; инновационная деталь «Гиперболоида инженера Гарина» и, случается, топорная отмычка «Хлеба» и целая россыпь шпилек — заказные пьесы, статьи, пропагандистские материалы… Бывает. Его гений сумел подобрать свои золотые ключики и к революции, и к сменившей её реальности громадного государственного строительства. И не нам теперь судить, ибо благодаря этому он был и остаётся, без сомнения, наиболее выдающимся литератором, когда-либо появившимся на свет в периметре действующих границ Саратовской земли.
P. S. «Алексей Толстой — писатель Божьей милостью, обладатель божественного языка, прозрачного и чистого, словно родниковая вода. Мы всегда считали его одним из своих Учителей», — это Борис СТРУГАЦКИЙ.
P. P. S. В ходе юбилейного года «МК» в Саратове» и впредь будет затрагивать судьбы именитых земляков, напрямую причастных к свершениям революционной эпохи.
