Народный артист Юрий Ошеров встретил юбилей на сцене

Очень многие люди не могут удержаться от слёз на этом спектакле, а выходя из зрительного зала, испытывают чувство счастливого потрясения

«Старосветская любовь» — спектакль о любви, абсолютной и безоговорочной. Спектакль, нет, не в стиле ретро, в стиле души. Премьера «…Любви» состоялась двадцать лет назад.

Очень многие люди не могут удержаться от слёз на этом спектакле, а выходя из зрительного зала, испытывают чувство счастливого потрясения

Построивший тюзовский дом Юрий Петрович Киселёв стоял за кулисами, когда артисты выходили на поклоны, и лицо его было белым — не от особенностей театрального освещения, от на­двигавшейся болезни. Зал аплодировал любимым артистам, а художественный руководитель театра, режиссёр замирал и изнемогал от физической боли.

Через месяц Киселёва не стало, и с тех самых пор этот спектакль для двух его главных исполнителей — Юрия Ошерова и его супруги Светланы Лаврентьевой так и остался песней любви и утраты одновременно.

С годами горечь умножилась безвременным уходом Григория ЦИНМАНА, перевоплощавшегося в «Старосветской любви» в восхитительного рассказчика. Играя отнюдь не главную роль в спектакле, Цинман сообщал постановке особую проникновенность и пронзительность…

«Старосветская любовь» — фантазия о вечном и сиюминутном, о вечно нежном возрасте любви… О том, что «чем дольше живём мы, тем годы короче, тем слаще друзей голоса»… Эту патриархальную историю двум народным артистам чрезвычайно тяжко играть, потому что в этом высоком вымысле слишком много правды об их собственной реальности. Правды о том, что всё сиюминутно и бренно, хрупко и непоследовательно, разрушаемо и конечно. Всё-всё, кроме любви… Именно поэтому в день своего юбилея Юрий ОШЕРОВ и не хотел никакого другого праздника, кроме как играть в этом спектакле. Для своего зрителя и для собственной жены. С ней, Светланой ЛАВРЕНТЬЕВОЙ, и со зрительным залом, потому что самые сильные произведения исполняются не для зала, а непременно с ним на паях. В тесном-претесном соучастии.

Сейчас, когда пишутся эти строки, ТЮЗ придумывает праздник для своего маэстро. Для своего Мастера и художественного руководителя.

Сейчас, когда пишутся эти строки, герой интервью живёт в предчувствии этой работы.

— Юрий Петрович, что вам в жизни ближе — правила или исключения?

— Наверное, я в равной степени люблю и то и другое. Правила позволяют мне ориентироваться на некие истины, которым стараюсь следовать, истины, которые способны являться почти эмблемой бытия…

А исключения… Они будоражат фантазию, ворошат в тебе нечто глубинное, открывают некие неведомые до того территории.

Правил не бывает без исключений, а исключения лишь подтверждают силу правил…

— У вас есть собственное определение слова «банальность»?

— Это то, что не является ни правилом, ни исключением. Банальность существует сама по себе, она есть то, что навязло в зубах, что даже оспорить трудновато и тягостно. Банальность — это то, что не вызывает эмоций, то, с чем не хочется спорить, и то, чему никогда не надо сопереживать.

— Что в этом мире вам хотелось бы поставить с ног на голову?

— Боюсь, с ног на голову и без моего участия уже поставлено слишком многое. Скорее, мне хотелось бы хоть немногое вернуть в обратное, исходное положение.

Мы слишком часто забываем о том, что всем нам бывает больно… Тяжко… Невыносимо… Мы слишком часто не замечаем даже крайнюю степень усталости в других людях… Безучастие, равнодушие — это отголоски мироустройства вверх тормашками…

— Есть ли в вашем репертуаре пьеса, максимально похожая на вашу реальную жизнь?

— Вы знаете, как я вам скажу, по моим наблюдениям и самоощущению, кого бы я ни играл — грешника или добродетельного человека, трагика или комика, я всю жизнь играю самого себя. Всё это есть во мне — явно или тайно, открыто или замаскированно. Быть может, даже неведомо для меня самого, но есть…

«Эй, ты, здравствуй!» стал когда-то моим признанием в любви юной Светке, «Старосветская любовь» — умножение этого же признания более чем половину века спустя…

«Вечный муж», которого я в своё время фактическим выпросил у КИСЕЛЁВА, тоже отражал мои мысли, чувства, быть может, комплексы… «Вечный муж» — одна из наших лучших совместных работ с незабвенным Гришкой, царство ему небесное…

— Театр непредставим без советов от одного поколения другому. Лучший совет, который вам дали в жизни, или совет, свидетелем которого вы невольно стали?

— При мне журналист беседовал однажды с Юрием Петровичем Киселёвым. Речь шла о том, что театр должен нести детям, что взрослые должны давать им же. Шёл интересный, захватывающий разговор, выдвигались самые различные версии, и вдруг прозвучало замечательнейшее из определений — требовательная доброта. Доброта, которая спрашивает. Доброта, которая ответственна, — вот что такое требовательная доброта.

Ответ этот не предназначался для меня, но я его впитал. Потому что это и впрямь один из лучших ответов на тему, каким должен быть детский и юношеский театр…

— Сегодняшний мир не отличается сентиментальностью, в нём много жестокости, причём носителями агрессии нередко становятся молодые люди. Чем вы объясняете всплески чудовищного зла, подчас даже не мотивированного?

— Бездуховность, бескультурье приводят за собой сущую бесовщину. Люди берут на себя миссию судей, очистителей чужих нравов, не понимая, что карать и миловать дано только Ему, Творцу. Люди, способные терзать — и нравственно, и физически других людей, люди, издевающиеся над невинными и беззащитными божьими тварями — кошками, собаками, люди, изъясняющиеся на языке, больше похожем на абракадабру, не могут не ужасать. Наверное, их сделали такими злобными неблагоприятные, а может, и трагические обстоятельства. Отсутствие любви. Но… Я верю, что, в конечном счёте, несмотря ни на какие, даже самые тяжкие и драматичные обстоятельства, каждый сам делает свой выбор. Каждый человек сам принимает решение — умножать ему в мире зло или уменьшать его.

Когда ставил «Снежную королеву», то сознательно ушёл от добродушного показа Маленькой разбойницы. Да, она цинично ставит ногу в тяжёлом сапоге на свою жертву — пленницу Герду. Да, она сознательно измывается над своим пленником Северным оленем. Да, у неё много ножей. Она вовсе не душка, эта девочка, её чрезвычайно опасно сказочно и красиво идеализировать, делать эдакой невинной шаловницей. Она уже разбойница, хотя ещё и маленькая! И слова матери-атаманши «детей надо баловать, тогда из них получаются настоящие разбойники» звучат в контексте происходящего весьма предостерегающе. Балованье — это — вспомним размышления КИСЕЛЁВА — и есть нетребовательная доброта.

— 75 лет — серьёзный возраст. О ком из прошлого думаете чаще всего, вспоминая прошлое?

— О маме, конечно. Она подарила мне жизнь. Я был её единственной радостью, отрадой, средоточием всей её души.

Без малейшего преувеличения: она посвятила мне всю жизнь. В детстве я много болел, несколько раз мог погибнуть. Однажды подавился и был в полушаге от смерти. Совсем ещё малыш, я сидел в колясочке, сосал соску и бормотал что-то непонятно-детское, что часто говорят совсем малые детки. А мама стирала на кухне и вдруг осознала: её дитя перестало ворковать. Стремительно вбежала в комнату, а я синий уже. Оказывается, я разгрыз соску, и её пластмассовая перегородка застряла у меня в горле, перекрыв дыхание. Мама, конечно, ужаснулась увиденному, но недаром она была врачом, и очень хорошим — не растерялась. Прямо своей мыльной рукой залезла мне в рот и извлекла злополучную преграду для дыхания.

Мама… Только с годами по-настоящему осознаёшь всю силу этой любви. Когда мне исполнилось пять лет, она повезла меня в Волгоград, нет, тогда ещё Сталинград, показывать мне город. До сих пор помню деревянные тротуары, таблички с надписью «заминировано». На Мамаев курган тогда ещё никого не пускали, это было пространство, буквально нашпигованное железом… Помню, как мы обедали в столовой, до сих пор перед глазами тогдашний дом Павлова и весь этот великий, страшный после войны, кажется, ещё не остывший от боёв город. Помню и чувство гордости за своё Отечество, за наших родненьких солдат, выдюживших войну, которой конца и края не было. Это чувство любви и гордости, очищенное от какой-либо идеологии, просто чувство Родины, чувство радости, что завершилась война, пробиралось в меня, совсем ещё маленького человека.

— А ваш папа? Мама когда-нибудь рассказывала о нём хоть что-то?

— Нет. Я знаю, что она безмерно любила моего отца. Но кто он, какой он, так и осталось для меня загадкой. Тайной, которую мама унесла с собой. В конце концов, это была её личная жизнь, и она умела оберегать свои тайны. Вообразите, насколько я старомодный человек — родился в то время, когда в мире ещё существовали любовные тайны!

Конечно, мне очень хотелось увидеться с отцом, посмотреть на него, поговорить с ним, я даже предпринимал определённые попытки узнать правду, но они так и не увенчались успехом.

— Вы родились в СССР, живёте в России. Детство пришлось на период железного занавеса, молодость и зрелость отомкнули границы. Каково сознанию принимать в себя столько реальностей и что про мир и про самого себя вы поняли в результате многочисленных перемен?

— Насчёт того, что я понял про мир и про себя, — проще всего… Философ давным-давно сформулировал: я знаю, что я ничего не знаю… Что до принятия реальностей окружающей меня действительности, то я уже тоже давным-давно воспринимаю себя, как человека не какого-то строя, не какой-то общественной формации, а своей собственной, личной жизни и в этой жизни не хотел бы отказаться ни от одного дня — будь они счастливы, несчастливы, гармоничны, бессмысленны, суетны или исполнены огромного смысла. Все дни — до одного — мои. Их подарили мне Бог и мои родители.

— Юрий Петрович, я всё-таки не могу не задать вам несколько предъюбилейных вопросов. В вашем гардеробе по­явился праздничный костюм по случаю юбилея?

— Не-а. Я не тряпичник и не очень-то жалую новые вещи. Они то колют, то жмут, то дискомфортно на мне сидят. Я люблю старые, проверенные вещи…

Недавно зашли с женой в модный магазин, она как закричит: «Юрка, я нашла совершенно такой же зелёный костюм, как во времена нашей юности!» Костюм, разумеется, был другой — роскошный, заграничный, но куда как хуже своего предшественника. Когда я был в том костюме, меня сопровождала пылкая юношеская любовь! В магазине такой вещи уже не приобрести…

— А монолог о жене для праздничного вечера готовите?

— Что можно сказать о женщине, с которой ты уже более полувека и с которой ты фактически никогда не расстаёшься?! Наша любовь была разной, но она всегда оставалась ребячливой, восхитительной, надёжной, радостной, печальной, беспечной, вихрастой, слепой, зрячей, непредсказуемой, стабильной, бесправно-сумасшедшей… Старинной, современной, ни на что в мире не похожей. Нет, увольте! Я не говорю больше никаких слов. Я просто играю со Светкой спектакль о любви…

— Что вы прочитали за последнее время?

— Всего АНДЕРСЕНА. Много ШВАРЦА, МАРШАКА. Современную литературу почти не читаю. Она меня как-то не вдохновляет, или я просто ещё не встретил близких мне авторов.

— Спектакли последнего времени, от которых у вас счастливо перехватывало дух?

— Это работы Петра Наумовича ФОМЕНКО. Мне посчастливилось многие из них посмотреть. Мне посчастливилось лично общаться с удивительным Мастером, их создавшим и, увы, уже покинувшим всех нас. Невероятный это был человек — щедрый, тонкий, божественно талантливая личность.

— Молодых людей и девушек, рвущихся в искусство, мечтающих стать артистами, вы стали бы отговаривать от этой профессии или, напротив, приглашать в неё?

— Скорее, я склонен сказать им правду о том, что актёрство — жесточайшая из профессий. Что если ты можешь жить без театра, разворачивайся и беги прочь без оглядки и во все лопатки — стало быть, это не твой удел и тебя манит коварный, призрачный свет, который обманывает, если ты можешь жить без театра, никогда и ни за что не выбирай этот путь… Ну а если ты не можешь всей душой, всей кровью в тебе жить без театра, то иди в эту профессию и будь готов к тому, что твоя ранимость станет твоим проклятием, что ты будешь путать реальное и придуманное, что, возможно, всю жизнь тебе придётся говорить «кушать подано». Нет, я никого не пугаю и ни капли не преувеличиваю, просто в этой профессии нет и не может быть никаких гарантий. Это самая зависимая из профессий. Зависимая от репертуара, режиссёра, судьбы, востребованности временем, твоего психофизического типажа наконец…

Это самая зверская и самая прекрасная, самая волшебная из земных профессий. Мне просто фантастически повезло, что удалось в ней состояться! Получилось стать кем-то, чьи мысли, чувства, работы оказываются нужны незнакомцам. Потому что самое ценное в ней не аплодисменты зала, хотя они драгоценны, а когда на улице подходит кто-то незнакомый и, сияя глазами, говорит тебе: спасибо, Юрий Петрович, мне ваш персонаж так близок!

— С позиций физиков, математиков, механиков и биологов про то, из чего сотворена Вселенная, более-менее понятно. Скажите, а из чего создана Вселенная с позиций художника, актёра?

— Можете вообразить, сколько людей покинули наш мир за время его существования? Миллиарды миллиардов… Так вот я убеждён: все усопшие никуда не делись. Растворилась, исчезла плоть, но не дух. Не то, что именуется душой. Мне кажется, Вселенная — это своеобразная квинтэссенция вселенского духа. Миллиарды душ дарили и дарят Вселенной свою энергию, свою мудрость, свою бесконечность и, конечно, любовь.

Может, ответ на ваш вопрос у меня получился слишком мистическим или слишком красивым, но мне хочется верить, что какая-то часть человеческой сущности навсегда остаётся в нашем мире. Все наши любимые, все наши родные — с нами. Просто они невидимы для нас. Но мы-то для них видимы! Очень важно строить свою жизнь так, чтобы нас не стыдились, за нас не ужасались не только живые и здравствующие, но и те, кого мы, пока ходим по земле, не видим…

— И как личности, и как актёру вам пришлось много поездить по белу свету. Страны, которые произвели на вас наибольшее впечатление?

— О, их много… Фьорды Норвегии незабываемы… такая красота… сказка… Израиль ни чем не сравним. От одной только мысли, что ты оказался на тех же улицах и улочках, по которым когда-то ходил Он, Спаситель, тебя охватывают смятение, и смущение, и дрожь…

А знаете, каково моё самое главное открытие после странствий? Шарик наш земной очень маленький, компактный, и всё на нём так тесно, всё так хрупко. Жизнь — величайшее, невероятное чудо! Всем нам надо быть такими осторожными, чтобы сохранять её…

— Вопрос под занавес: и всё же, Юрий Петрович, с мыслями о ком вы играете в день 75-летия «Старосветскую любовь»?

— Начать надо с того, что спектакля просто не было бы без Бориса ФЕДОТОВА, написавшего фантазию по мотивам произведений ГОГОЛЯ. Спектакль значительно проиграл бы без дружбы театра и нас лично с Валерием Владимировичем ПРОЗОРОВЫМ, учёным, филологом, знатоком Гоголя, чьи советы и чьё понимание классической прозы для нас бесценны.

Спектакль был бы куда бледнее и скуднее без музыки Сергея ТКАЧЁВА. Без цинмановского волшебства прежде и без емельяновского проникновенного прочтения ныне.

«Старосветская любовь» — это наше со Светкой подношение, наш скромный дар самой жизни. Она была щедра, подарив нам встречу, нашу любовь, нашего учителя и театр всей моей, всей нашей жизни — ТЮЗ.

6 ноября, в день юбилея Юрия Петровича Ошерова автор этих строк позвонила ему рано утром, чтобы поздравить. Оказывается, юбиляр сам вручал в это время цветы обожаемому им человеку — своей маме, которая для него всегда совсем рядом, просто невидимая. В свой день рождения Юрий Петрович вместе с женой ежегодно со дня кончины матери навещает дорогую душе и сердцу могилку.

А каждое 14 февраля, в день рождения Мастера на протяжении всей жизни уже без него неизменно посещает последний приют Киселёва. Согласитесь, больше никаких подробностей о человеке можно не знать — достаточно этих фактов, чтобы составить впечатление о его душе…

Опубликован в газете "Московский комсомолец" №46 от 8 ноября 2017

Заголовок в газете: Всю жизнь играю самого себя

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру