Борис Щербаков: "Я фаталист"

Знаменитый артист рассказал в Саратове о семье, высшей логике и любви

18 ноября в оперном театре при полном аншлаге состоялся спектакль «Все сначала». В главных ролях были заняты известные и любимые артисты Борис Щербаков и Елена Проклова. Сегодня столичная звезда, народный артист России Борис Щербаков в гостях у «МК» в Саратове»

Знаменитый артист рассказал в Саратове о семье, высшей логике и любви

— Борис Васильевич, актерство предполагает повышенную чувствительность. Это качество вам в сегодняшней жизни помогает или скорее мешает?

— В современной жизни, оно, пожалуй, скорее в минус, чем в плюс.

— Из воспоминаний детства можете припомнить то, что греет душу даже сейчас?

— Первый поцелуй. Такое не забывается. Те ощущения и лицо той девочки помню до сих пор.

— Вы были послушным ребенком?

— Нет. Совсем нет. В характеристике, данной мне после восьмого класса, я характеризовался как очень живой ребенок. Правда, «живому ребенку» усиленно рекомендовали поступать в ПТУ. Уровень моих возможностей был явно занижен. Помню, я страшно рассердился по этому поводу и поступил в девятый-десятый класс в физико-математическую школу. Правда, точные науки от этого моим коньком все равно не стали. А воспоминания об уроках химии это вообще кошмар.

— Верите в судьбу?

— Да, я фаталист. И высказывание «кому суждено быть повешенным, тот не утонет» представляется мне справедливым. Есть вещи, которые, должно быть, предначертаны. Но почему, скажите, именно я оказался в двадцатилетнем возрасте отобран на роль Глебки в детском приключенческом фильме? Почему я впоследствии не поступил в Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии, зато, вопреки тому, что экзамены были уже закончены, оказался принят в школу-студию МХАТ?! Некое предопределение в жизни, похоже, есть.

— В свое время вы являлись одним из секс-символов советского кино. Как бы вы определили это понятие — чувственной привлекательности?

— Мне о себе говорить сложно. Пусть это другие люди сделают. А вот про собственное восприятие женщин я могу сказать. Мне нравится, когда в женщине есть обаяние, манкость и непременно женственность — фигура, походка, роскошные волосы — все это создает образ. Сейчас распространен стиль унисекс, когда на улице увидишь и не сразу поймешь, кто перед тобой — мальчик или девочка. А мне всегда нравилось и до сих пор нравится, когда в женщине ощущается манящая к себе загадка. Мы как-то ехали с Сашей Добронравовым в поезде, и он поделился со мной своими мыслями о том, чтобы снять клип к своей песне «Волчица». И у меня мгновенно родилась идея: камера идет за очаровательной женщиной. Зритель видит ее со спины — ноги, соблазнительные линии тела, струящиеся по плечам пряди волос. Потом она поворачивается и вдруг открывается, что ей лет… сто пятьдесят.

— Французский бы такой клип получился. В стиле Милен ФАРМЕР.

— Клипмейкерство — отдельное и особое искусство. Клип — это ведь не демонстрация и не иллюстрация сюжета песни, это емкая, точная и образная передача ее смысла.

— Не сомневаюсь, что вы прекрасно знаете, о чем говорите, ведь вы — личность, не чуждая различным проявлениям своего «я», и в тех же клипах вы даже снимались. Ваши коллеги удивлялись подобному проявлению вашей индивидуальности?

— Знаете, я расскажу вам сейчас очень примечательную историю. Когда МХАТом еще руководил Олег Николаевич Ефремов, он часто заходил к нам с Татьяной в гости, тем более что дома наши совсем рядом. Ефремов жил на Тверской, а мы в одном из переулочков поблизости. Думаю, что внутреннее одиночество давалось большому режиссеру тяжело, а у нас ему было хорошо — посидеть, поговорить за ужином. И вот однажды он пришел к нам, а я через какое-то время встаю, переодеваюсь в свой лучший костюм и собираюсь уходить. Ефремов говорит: ты куда? Я ему в ответ: в клипе сниматься. Он изумляется: какой клип?! Ты артист академического театра! Я в ответ: ну и что, разве подобное мешает мне с певицей Любой Успенской сняться? Ефремов: и кого же ты там играешь? Не знаю, — честно отвечаю. Приеду на съемочную площадку, все выясню. И поставил ему песню. А в той песне были слова: «я посажу тебя в полночный вагон». А-а, — говорит Ефремов на полном серьезе, — я все понял, ты проводника играть будешь! (Смеется. — Ред.)

Ефремов, конечно, был фантастической фигурой. Он любил актеров и беззаветно служил Мельпомене. Насквозь театральная личность. Настоящий, не фальшивый был человек, царствие ему Небесное.

— На мой взгляд, одна из ваших самых успешных киноработ — это главная мужская роль в фильме «Берег». Каково было взаимодействовать с замечательным режиссерским тандемом, поставившим этот фильм, — с Аловым и Наумовым?

— Сущее удовольствие. Два невероятно талантливых человека. Алов был фронтовик, инвалид войны, ходил с палочкой. Для Алова «Берег» стал последней режиссерской работой. Монтировал Наумов этот фильм уже без своего коллеги. Знаете, в книгах иногда встречается такой образ: лицо почернело от горя. Так вот, это не преувеличение. Когда я увидел Наумова на похоронах его друга и коллеги, то понял: слова о почерневшем лице — не литературное преувеличение. Его будто пеплом присыпало. Черные очки и лицо словно выцвело под стать этим очкам. Они замечательно понимали друг друга, хотя были чрезвычайно разными людьми. Командовал на съемочной площадке преимущественно Наумов. Он более энергичный, лидерский, размашистый что ли. Ему свойственны такие колоритные фразочки, например: «мотор» и — сказанное чуть тише — «ваще». Это «ваще» обозначало, что камеру пока включать не следует. Ну а если звучало «мотор» без «ваще», значит, съемка начиналась. Оператор всегда понимал режиссера с полуслова.

Мне повезло — я работал с этим замечательным режиссерским союзом в нескольких фильмах.

— Интересно, а какая собственная киноработа вам нравится больше других?

— «Десять лет без права переписки». Мне кажется, получилось очень хорошее и достойное кино.

— Работа актера невозможна без интуитивных озарений, а значит, и некой мистической составляющей. Вы становились когда-нибудь участником чисто мистических историй, связанных с вашей профессией?

— У нас шел спектакль «Тойбеле и ее демон» по Зингеру. Хороший спектакль на достойной литературной основе, но с исполнителями этого спектакля происходили трагедии. Актриса Лена Майорова сгорела, еще один актер погиб от наркотиков, Вячеслав Невинный сломал три ребра. Короче, жуткие, демонические истории окружили всех занятых в этой пьесе. И вот однажды раздается звонок из репертуарной комиссии и меня приглашают к телефону. Помню, я тогда очень удивился, потому что из репертуарной комиссии в театр обычно не звонят. Это не принято. В этом наблюдалась какая-то странность. Я взял трубку и услышал женский голос: вы в курсе того, что происходит? Вы — следующий.

— У меня мурашки побежали от вашего рассказа.

— Представляете, как «весело» стало мне?! Короче, актеры восстали против «демонического спектакля», воззвали к Ефремову. Он, помню, запротестовал: «Да вы во всяческое колдовство, что ли, верите?! Мы, слава богу, не в средневековье живем! Вы же цивилизованные люди!» Тем не менее спектакль как-то ушел из репертуара. Причем вскоре ушел.

— Борис Васильевич, а какой вы актер в общении с режиссерами — послушный или дерзкий?

— Я всегда стараюсь предложить что-то свое.

— Ну и как, с вами соглашаются?

— Преимущественно — да. Режиссеры любят, когда актер думает и придумывает.

— Что предпочитаете — театр или кино?

— Мне и там, и там нравится. Это различные состояния. Театр — это, кроме всего прочего, запах кулис и… кошек. Во многих театрах за кулисы каким-то непостижимым образом пробираются кошки. А еще театральные занавесы обязательно пропитываются антипожарным составом, а потом на них ставится печать: пропитано. Мы у себя во МХАТе помню, дописывали рядом: идеями Станиславского.

— Раз уж речь зашла о МХАТе, поведайте, пожалуйста, с какой формулировкой вы оказались уволены оттуда?

— Олег Павлович Табаков просто не продлил со мной контракт. После тридцати лет работы я оказался на улице. Сначала, конечно, переживал, пребывал в депрессии, а потом вдруг осознал сладчайшее чувство свободы. Вот уже десять с лишним лет я могу выбирать режиссеров, с которыми хочу работать. Не уйди я из театра, не было бы фильмов «Сыщики» и «Саперы», которые мы сняли вместе с моим сыном Василием, не было бы массы интереснейших творческих проектов. Так что во всем есть свой смысл и своя высшая логика.

— Расскажите о вашем сыне.

— Василий закончил юридический факультет МГУ, но потом гены, видимо, дали о себе знать, и он поступил во ВГИК, на режиссерский факультет. Сейчас сын осуществляет юридическое сопровождение всех моих дел, я туда даже не вмешаюсь, знаю, что надежно защищен им. А сейчас сын и его друзья начали еще и журнал выпускать.

— Так у вас, получается, не только актерская, но и литературная семья. Ведь ваша супруга написала роман «Венера в русских мехах».

— Недавно Татьяна завершила уже свое третье литературное произведение. У нее легкий стиль, и ей нравится работать над книгами. В свое время, когда Татьяна еще работала актрисой и заведующей труппой во МХАТе, ей приходилось писать отчеты руководству, и Ефремов постоянно отмечал, что тебе, Таня, надо не отчеты, а романы сочинять. Так что наказ большого художника оказался выполнен.

— Я знаю, что у вас имеется очень красивое увлечение — чеканка. А когда вы ею увлеклись?

— Когда я учился в школе-студии МХАТа, у нас было два факультета — актерский и постановочный, и будущие художники-постановщики спектаклей постоянно что-то мастерили, причем из любого подручного материала — из гвоздей, консервных банок. И меня это захватило. Я стал присматриваться, как ребята все это творят. Я многое умею делать своими руками. Наш загородный дом — моя гордость. Ну и, конечно, увлечения чеканкой не было бы без увлечения живописью. Я с великим удовольствием посещаю музеи. Холсты великих художников, старинные иконы не могут не вдохновлять.

— Как по-вашему, вы баловень судьбы?

— Не сказал бы. Я просто очень люблю свою работу и стараюсь ей соответствовать. И никогда не отказываюсь от ролей, потому что актер должен быть разным и играть разное. Помню, когда у меня не было работы, то сам придумал спектакль про Есенина.

— Что категорически не приемлете в современном театре?

— Театр — не то пространство, где, простите за резкость, голую задницу надо показывать и матом ругаться. Мне неприятна вульгарность в любом виде — на театральной сцене она смотрится особенно вопиюще. К тому же всегда надо помнить о том, а вдруг именно на этот спектакль, где цветет пошлость, кто-то придет впервые? Это же навсегда отвратит юного человека от театра!

— Актеру грех не задать вопрос о любви. Что это, по-вашему, такое?

— Я много лет играл в замечательной пьесе Рощина «Валентин и Валентина». Я был Валентином, а Леночка Проклова — Валентиной. В этой пьесе много проникновенных слов о любви. За дословность цитаты не ручаюсь, но смысл тот: «Она идет, и ты понимаешь, что это — ОНА. Словно некая драгоценная вольфрамовая нить протягивается между людьми».

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Популярно в соцсетях

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру