Светлана Лаврентьева: "Жизнь - это не миг!"

 

— Наверное, что у меня поехала крыша. И ее пора срочно латать. А вообще мы, актеры, не то что часов — дней подчас не наблюдаем. Вместо них у нас часто фигурирует спектакль, идущий в этот день. Так что у всех нормальных граждан пятница, а у нас— «Старосветская любовь».

 

 

— Тот, что вне возраста. В юности, когда мое поколение сменяло уходивших со сцены артистов, одна актриса горевала по поводу бега времени, а муж ее успокаивал: брось! Чем ты от них-то отличаешься?! Я тогда, помню, ужаснулась. Как это чем?! Молодостью! А сейчас понимаю: душа не стареет. В свои без пяти минут семьдесят во мне то же озорство, та же страсть к розыгрышам. Через голову кувыркнуться охота — слава Богу, на сцене я еще это могу проделывать. Короче, я та же, что и в двадцать… Если, конечно, не задерживаться у зеркала.

 

 

— Смерть Людмилы Гурченко. Она воистину была не просто народной — всенародной. Крутая баба. С характером. С душой. В ней все было слито и переплетено: и варьете, и драма, и клоунесса, и героиня. Когда она сюда на гастроли приезжала, я на нее ходила. Благоговела.

 

 

— Много. Мы в Москву часто с однокурсниками мотались. И на «Таганке» многое смотрели, и в «Современнике». Азарт времени счастливо совпал с молодостью, бесшабашностью. Все воспринималось даже не просто, а как-то грациозно... Не было денег на гостиницу — на вокзале легко ночевали. Причем не одну ночь. Булочку копеечную съешь, ситро запьешь — и порядок.

 

 

— Это классически мой случай. Я ведь из семьи эстрадных артистов. С малолетства выступала с отцом. У нас была телега, лошадь. Маленькой девочкой меня возили по гастролям в корзинке. Один раз ее потеряли.

 

 

— Ну да. Ехали-ехали и обронили. Потом спохватились: а Светка где? Вернулись, нашли. Вообще аура моего детства особенная. Я лет с пяти начала выступать в концертной бригаде отца. Когда выпадало свободное время, спала за сценой. Так что театр вошел в мою плоть и кровь с младенчества.

 

 

— Папа был властной, сильной натурой. Известным в Саратове артистом, классным чечеточником. А мама… Она на тридцать лет младше отца. Выросла в сложной, если не сказать драматичной семье. Отец был вхож в ее дом, и полагаю, их отношения начинались… со спасения мамы, а впоследствии выросли в любовь. Отец к маме относился с нежностью и, я бы сказала, покровительственно. Ну а мама его безумно любила. Отец — почти легендарно звучит — 1886 года рождения! Человек из XIX века. А мама — вот такая игра цифр — вышла за него замуж в девятнадцать, в то время как ее избраннику было далеко за сорок. Десять лет у них детей не было. Когда я родилась, отец был уже в весьма почтенных летах, но стариком не являлся никогда. В нем кураж всю жизнь играл. Молодых парней мог перетанцевать. На свадьбе моей так лихо отплясывал, что Юрий Петрович Киселёв поразился…

 

 

— Мой старший брат. Он являлся мне братом только по отцу — у папы детей от прежних семей и прежних романов по свету, как я сейчас понимаю, много было. Женя жил с нами. И меня сильно любил. Двенадцать лет разницы между нами. Он меня в первый класс повел. Опекал так, как не все родители собственных детей нянчат. Мы обожали друг друга. И эта духовная, душевная близость словно амулетом моим была. Два года назад Евгения не стало. Страшная потеря для меня.

 

 

— Бедным и веселым. Кстати, расслоение общества — оно ведь уже в те годы наблюдалось. Меня каким-то чудом занесло в престижную третью школу. Там училось много профессорских детей. Но были, естественно, как и я, — из простых. Мы очень любили бывать в гостях у одной моей одноклассницы. У ее родителей имелась роскошная, большущая квартира из нескольких комнат и — что нас всех окончательно сражало — просторная ванна плюс ужасно много запасов варенья под кроватями. Помню, мы, голоштанная мелкота, очень любили играть у нее в квартире в прятки. Причем хитроумно — предпочитая, чтобы водила она. Хозяйка квартиры только глаза закроет, а мы ширк — и под кровать, и там сладости трескали. Это было такое счастье! У нас в классе была одна такая богатенькая девочка, которая ставила тем, кто беднее, условия. Понесешь мне портфель, говорит, куплю эскимо.

 

 

— Конечно! Эскимо-то хотелось!

 

 

— Куклы. Иногда мне кажется, что Бог не дал мне детей именно потому, что я безумно, безмерно любила кукол. Я их одевала, наряжала. Шила для них. Мне надарили много немецких, трофейных кукол. На Первомайской, где мы раньше жили, громоздились древние сараи, и там какого только добра не было! Жаль, сараи те погорели. А то я бы в них чего-нибудь интересного и сейчас наковыряла.

 

 

— Шумной. Открытой. Похоронные заведения на ней имелись, правда, не столько, сколько сейчас. Помню, провожали в последний путь знаменитого профессора Миротворцева, и я с диким криком бежала в противоположную от скорбной процессии сторону. Смерть меня вообще пугала до мурашек по коже. А раньше ведь еще и оркестры похоронный марш играли, что торжественной жути для детской фантазии добавляло. Я бежала, кричала и почему-то, от остроты чувств… плевалась. (Смеется. — С.М.)

 

 

— Отец, когда взрослые из дома уходили, наказывал мне: запирайся, дочка, покрепче и никого в дом не пускай. У нас — общий коридор на бог весть сколько семей. Я запирала дверь в нашу комнату, потом настежь открывала окно, доставала перину и… укладывалась спать головой наружу. Так что если бы какому-нибудь вору или просто лихому человеку захотелось к нам проникнуть, он легко это сделал бы.

 

 

— Это точно. У нас стояли два рояля и оба не работали. Декоративные такие инструменты: прикоснись к ним — рассыплются. Правда, имелось и несколько предметов тогдашней роскоши — радиола например. Еще в доме хранились замечательные папины гармошки — знаменитая миниатюрная саратовская, с колокольчиками и те, что побольше. Ну а вообще-то жили мы все открыто и доброжелательно по отношению друг к другу. Отец как артист часто зарабатывал не столько деньгами, сколько продуктами. Возвращался из деревни со жбанами творога, молока, и вся Первомайская выбегала  привезенной вкуснятиной лакомиться. Люди жили не обособленно. Подсобляли друг другу по мере сил.

 

 

— Представьте себе — да! Что бы там ни писали про ужасы коммунистической диктатуры, но мой брат Женька, работавший машинистом на железной дороге, несколько раз получал для меня бесплатные путевки в пионерский лагерь. Как ребенок из малообеспеченной семьи я была прикреплена к школьной столовой, где меня, пусть и без особых роскошеств, но добротно кормили. То есть социальные гарантии были.

 

 

— Я ужасно гордилась тем, что у меня довольно рано появились туфли на каблуке — при моем маленьком росте страшный шик. А еще у меня были великолепные хромовые сапожки, такие нарядные, блестящие, что я их хранила как зеницу ока. Например, когда ходила в туалет (а туалет, как вы сами понимаете, был убогим «пеналом» во дворе), то сапожки бережно снимала и шла… босиком.

 

 

— Вы будете смеяться, но в своем нищем малолетстве я мечтала иметь квартиру на Советской. Это было — как другой мир. Там же обком партии располагался, и эту тихую зеленую улицу чуть ли не с мылом мыли. Дома там были такие ухоженные, элегантные. На моей-то Первомайской что имелось — печка-буржуйка да удобства во дворе. Квартира на Советской представлялась мне символом успеха. Наверное, энергетика желания оказалась такой силы, что мечта сбылась — живем на Советской.

 

 

— Мне мало о чем можно сожалеть, у меня счастливая судьба. Как актриса я столько раз погружалась в сказку! Мне писали восхищенные письма сотни детей. Я реализовала себя творчески сполна. Моя жизненная драма в отсутствии детей. Безмерно хотелось подарить мужу и себе ребенка. Не судьба.

 

 

— Один раз это едва не стало реальностью. Для нас нашли девочку в Москве большеглазую, с кудряшками — очень похожую на меня. Мы с мужем тогда не просто вдохновились — жили в предвосхищении события. Такой полет души! Но до того, как девочку нашли для нас с Юрием Петровичем, на нее положила глаз еще одна семейная чета, собиравшаяся за границу. Туда девочка с кудряшками со своими приемными родителями и уехала. Больше мы  не возвращались даже к разговору об усыновлении.

Отсутствие детей долгое время было моей самой болевой точкой в жизни. Во второй половине моей жизни эти мысли меня отпустили. А сейчас, когда я смотрю, что творится и в России, и в нашем мире вообще, я уже не мучаюсь столь остро, что у нас нет детей. Слишком жестокая, беспощадная, бессмысленная жизнь настала. А чувство любви… Не имея собственных детей, отдавали любовь своим племянникам. Слава богу, они выросли достойными людьми.

 

 

— В семь. А моему «Ромео» было семнадцать. Мы выступали вместе с ним в номере, поставленном моим отцом. У меня музыкальность от природы завидная плюс пластика была фантастическая. Меня можно было гнуть как угодно — назад, вперед, влево, вправо. Такое впечатление, что костей не было. Парень этот как пушинку меня кидал. Красиво мы с ним выступали. И мне он ужасно нравился.

 

 

— Думаю, нет. Мама во многом оставалась для меня загадочным человеком. Мы жили рядом и… словно на разных материках. Я как-то у нее допытывалась: мама, неужели у тебя, кроме папы, никого не было? Ты ведь такой юной за него выскочила! Мама головой покачала: «Никого, доча, не было. Как броня во мне в отношении других мужчин жила. А сейчас вот думаю: е-мое, жизнь прожита, а вспомнить-то, кроме мужа, некого». Я, видимо, в мать пошла. Мне тоже, кроме Ошерова, вспомнить некого. (Смеется. — С.М.)

 

 

— Еще как! Все актеры, по-моему, очень хотели, чтобы мы поженились. Я была девчонкой сноровистой, задиристой, взбалмошной, и Ошерову за мной ухаживать было сложновато. Взбрыкнуть могла. Замечательная актриса Дора Курляндская меня не раз отчитывала: «Ты, Светка, чего физиономию воротишь?! Хороший парень в тебя влюблен. Судьбу свою встретила — хвататься за нее надо, а не рот кривить». Короче, доставалось мне от нее крепко!

 

 

— Да, он даже писал мне стихи. Они, кстати, сохранились.

 

 

— Еще какими! На праздничный стол люстра упала. К счастью, за ним еще никто не сидел и сервирован он был только частично. Знающие люди сказали: люстра падает к счастью. В нашем случае это сработало.

 

 

— Да, только это совсем не маги, а простые, пожилые женщины. Гардеробщицы в Центральном детском театре Москвы. Мы с огромным успехом показали там «Колбаску, Боцмана и других». Гардеробщицы мне сказали: скоро, милая, тебе «народную» дадут. Так и случилось.

 

 

— Моя собственная жизнь, умноженная на десятки увлекательных жизней персонажей. На самом деле каждому актеру ой-ей сколько лет! 

 

 

— Нет. Жизнь не миг! Для меня мои годы вылились в миллион самых разных впечатлений, событий, ощущений.

 

 

— Перелистнуть юбилей. Спрятаться от него за ошеровский, который наступит в ноябре.