В 1997 г. стал главным режиссером, сценаристом и художником в Театре кошек Юрия КУКЛАЧЁВА. В качестве художника-постановщика оформил множество спектаклей в театрах Одессы, Москвы, Ташкента, Парижа. Является автором нескольких книг о кино, в том числе «За кадром» (в соавторстве со старшей дочерью, Натальей ЮНГВАЛЬД-ХИЛЬКЕВИЧ). Десять лет работает художником театра Сатиры.
Многие годы «засекреченный» режиссер для встречи с корреспондентом «МК» в Саратове» выбрал свой дом.
— Георгий Эмильевич, ваши фильмы в советские времена становились хитами. Но имя создателя оставалось в тени. Чем это можно объяснить?
— Отношение ко мне было основано на нескольких факторах. Первое — происхождение, второе — неприемлемая для редактуры и критики антикиношная форма моих фильмов. Происхождение у меня не советское. В общей сложности в нашей семье число расстрелянных родственников составило 21. С этим багажом нельзя испытывать особую любовь к власти. Папа бегал-бегал от тюрьмы, добежал до Ташкента, где и осел. Затем полюбил и Среднюю Азию, и узбеков и посвятил свою жизнь искусству этого народа, создав в Ташкенте узбекский оперный театр классического и современного направлений. Большой театр Узбекистана имени Алишера Навои известен всему миру.
Я обожал маму. Она была просто гениальным человеком! Встретившись с ней один раз, спустя полвека люди эту встречу помнят. Я, когда маленький был, плакал. Она говорила: «Юрка, когда встанет вопрос по твоему возрасту, наука будет уже такая, что вставят еще одно сердце». И действительно, мне делали операции, вставили второе сердце. Она это все знала. Она сказала, что в 2000 году самой великой страной мира будет Китай.
— Как же она предвидела?
— Откуда я знаю? Нас приглашали в 1941 году заехать в Ригу родственники, тогда открыли границы и появилась возможность повидаться. Мама сказала: «Нет, я не поеду, в будущем году война начнется». Сразу на нее стукнули в КГБ: «Откуда она знает?» «Я не знаю откуда. Но я точно знаю, что летом будет война». И когда объявили по радио «Напала фашистская Германия», папе плохо стало.
Когда я заболел остеомиелитом, мама меня взяла за руку, а у меня была температура 41о на протяжении двух месяцев, и ни на минуту не отпускала мою руку в течение года. Год продержала меня за руку! Я говорю в буквальном смысле, даже по нужде как-то cправлялась рядом со мной и не отходила от меня. И врачи говорили: «Юра, она тебя за руку удержала на этом свете. Ты не должен был жить вообще».
Я был первым выжившим в данной ситуации, просто изобрели пенициллин в Америке. А дядя (муж сестры отца) у меня был контр-адмиралом, командовал военно-морской пехотой, это огромный чин. И он своим самолетом прислал лекарство. 1 ампула стоила 600 рублей, дядя прислал нам 600 ампул. Меня стали колоть, и я остался в живых.
— Какое определение вы дали бы киноискусству?
— Это совсем не великое искусство, как принято думать и говорить. Кино — это трагическое искусство, оно или лучше моего замысла, или хуже. Но кино никогда не может быть точно таким, каким я его задумал. Никогда и ни у кого. Потому что между результатом и мной стоит еще такая же мощная творческая личность — это оператор. Я не могу смотреть его глазами. А он видит чуть по-другому. Каждый актер привносит чуть-чуть своего характера. И так в результате получаются некоторые произведения «по мотивам» моего замысла.
Я люблю кино для себя за возможность немедленно высказать свою точку зрения. В живописи, которой я предан еще больше, чем кино, это долгий путь. Пока картина попадет на выставку, пока ее увидят люди… А кино обязательно посмотрят. Сразу. Максимум, надо потратить год, и твоя точка зрения высказана. Но вот появился «Аватар», и уже плоское кино, какие бы великие мысли ни высказывало, народу до фени.
— А какой из своих фильмов вы больше всего любите?
— «Искусство жить в Одессе», «Узник замка Иф», «Выше Радуги».
— Как вы решили снять фильм «Д’Артаньян и три мушкетера»?
— Когда я был маленьким, я долго лежал в гипсе. Благодаря ДЮМА я не сошел с ума. Очень долго и тяжело болел, у меня были три клинические смерти. И прочитал очень много. Именно Дюма и БАЛЬЗАК оказались теми людьми, которые давали мне возможность любить, скакать на лошади и просто жить.
И когда я стал режиссером, то очень хотел отдать дань человеку, спасшему мой разум от сумасшествия. Несколько раз приходил с этой мыслью, но ее отметали. Но ко мне очень хорошо относилась внучка Жданова Стелла Ивановна ЖДАНОВА, которая поверила в меня. Именно благодаря ей я снял «Выше Радуги», она же дала мне снять «Трех мушкетеров».
Потом картину обгадили в прессе. Вытирали ноги. Писали: «Какому бездарному режиссеру досталась эта тема. Теперь в советском кино второй раз дадут экранизировать мушкетеров не раньше, чем лет через пятьдесят. Это не мушкетеры, а валеты. БОЯРСКИЙ — Д'Артаньян — да это просто смешно! Это же волк, это Бармалей, какой он мушкетер?!»
— Как можно объяснить эту критику? Просто элементарным непониманием? Нечуткостью, неумением увидеть…
— Мое кино все не влезает в перфокарты квадрата гнездового мышления советской критики. Она прикладывает перфокарту, а дырочки не совпадают, значит, ерунда. А «Опасные гастроли» как крыли! Это потом стало Золотым фондом советского кино. Фильм показали, потому что случайно его посмотрел МИКОЯН. И сказал: «Вот так я с ЛИТВИНОВЫМ ввозил оружие в Россию». И заплакал. Все решал один человек. В данном случае — Микоян.
— Как вам удалось снять ВЫСОЦКОГО в те времена?
— Полгода не утверждали мне его. Упорство победило. И повезло. Что-то в советской власти переломилось. Заместитель министра БАСКАКОВ сказал: «Наши фильмы о революции нужно делать такими, чтобы народ на них ходил». Исходя из этого разрешили снимать Высоцкого. А все это время я не снимал. Пил горькую. Напивался, болел, но не снимал.
А когда снял — картину сразу решили положить на полку. Такой скандал! А мимо просмотрового зала проходил Микоян. Я потом это узнал от его внучки, когда фильм стал Золотым фондом. «Знаете, что мой дедушка спас вашу картину?». «Какой ваш дедушка?». «Анастас Иванович Микоян». «А как он мог спасти?» И она мне эту историю рассказала.
А тогда я привез сдавать картину в Госкино СССР. Мы сидели в гостинице «Россия», ждали вызова на ковер. Предварительно нашу судьбу нам объявили: Геннадию ЗБАНДУТУ, директору студии, сказали, что его выгонят из партии, а мне дадут волчий билет. Все было ужасно. Нам позвонили, вызвали и вдруг прислали за нами машину.
Председателем Госкино был РОМАНОВ. Вдруг слышу, как он говорит: «Кто сказал, что это плохая картина? Выпускаем на все советские экраны! На первый экран!» И вот в Москве в 80 кинотеатрах шли «Опасные гастроли». И взять билеты ни в один кинотеатр было невозможно.
— Это было еще при жизни Высоцкого?
— Да. На нас сразу же обрушилась ругань, которая продолжалась 10 лет. Все началось со статьи ДЗИГАНА, совкового режиссера фильма «Мы из Кронштадта», в журнале «Искусство кино». В статье были фотографии из картины (Высоцкий с гитарой; девки, задравшие ноги) и комментарии Дзигана: «Вот так Юнгвальд-Хилькевич принимает Октябрьскую революцию». Будь другие времена, меня бы, конечно, посадили после такой разгромной статьи. Но времена поменялись. К искусству уже не относились строго, скорее безразлично.
Во-вторых, картина очень нравилась БРЕЖНЕВУ. У него на всех дачах, как потом выяснилось, были копии картины. Там впервые была целая масса голеньких девочек. И, как напьются, смотрели фильм. Они любили, обожали Высоцкого.
— Почему же такая травля была?
— Но это ведь была страна двойных стандартов. Хотя благодаря этому я и снимал. Они очень хорошо понимали, что я тащу бешеные бабки, что социализм не подрываю. И сразу давали деньги. Я снимал в год по фильму. «Пусть снимает. Но чтобы о нем никто ничего не знал», — такая была установка.
Ведь все картины получались — хиты. Съемку запускали сразу, даже не читая сценария. А упоминать меня не упоминали. На фестивали мои картины не посылали. Никто меня не знал. Это уникальный случай: чтобы все фильмы мои были известны, а режиссер — нет.
— А что вам дало силы пережить такую парадоксальную ситуацию?
— Отсутствие тщеславия. Я заканчивал картину. Пока снимал, ее любил. Как живопись. Когда картину написал, она мне уже не нравится. Вот живопись — это настоящее великое искусство. Вечное. К любому из своих маленьких этюдов отношусь более серьезно, чем к своим фильмам.
А кино… Его нельзя открыть, как музыку БАХА, через 100 лет. Ведь было именно так. ГЕНДЕЛЬ нашел бумажки во время наводнения, ноты его потрясли, и так весь мир узнал Баха. В кино такое невозможно.
— Зато кино — это обращение к своему современнику.
— Вот и все. Современник ушел, и все ушло вместе с ним. Вот ТАРКОВСКИЙ — корифей. А кто его сейчас смотрит? Никто. С этим трудно мириться, но это факты.
— Но ведь мы порой пересматриваем фильмы достаточного старые.
— Вы смотрите, вам интересно, как одевались, как ходили...
— Как любили.
— Да, конечно! Но, опять, это документ эпохи. И не больше. Почему мои фильмы удержались? Я это знаю. Потому что в них масса музыки и поэзии. А музыка не стареет. Она просто превращается в ностальгию. Вот и все. Музыка — великое искусство, это бесспорно. Музыка остается. Снимаешь, и люди смотрят и плачут. Конечно, сейчас так уже не поют.
— То есть вы считаете, что музыка и поэзия сильнее, чем кадр?
— Конечно! Там один человек создает произведение. Там его душа, сердце, там все! Он только один мог это создать. А в кино — толпа народу. Из-за того, что какой-то ассистент неправильно положил парик НАГИЕВА и он сгорел, в «Возвращение мушкетеров» на него надели женский парик. В кино многое — случайность. Пожалуй, даже все в кино построено на случайности.
— А как вы отнеситесь к книге Марины ВЛАДИ «Владимир, или Прерванный полет»?
— Я ее не простил. Все в грязи, а она — в белом фраке. Она искренне писала, как чувствует. Но вы не забывайте, что она — капиталистический человек. Там всегда присутствует и желание заработать, и лишний раз заявить о себе, сделать все возможное, чтобы тебя вспомнили. Даже путем скандала пропиарить себя.
— Последнее время вы часто появляетесь на экранах. Чем это объясняется?
— Меня зажимали, зажимали. Так мир устроен. Когда была слава фильмов, мне не давали слова. Теперь все вырвалось. Теперь меня знает каждая собака. Руки целуют, в обморок падают. Даже за рубежом. Недавно вылетали из Парижа. Француженка, аэропортовская служащая в Париже, узнала, она работала в посольстве, смотрела мои фильмы. И меня узнала! А мне надо было доплачивать за 50 кг веса по 30 евро за каждый килограмм, за собаку. А с собакой аэрофлот сажает на последний ряд. При регистрации она вдруг по-английски говорит: «У вас очень знакомая фамилия. Я работала в России. Вы режиссер?» — «Да». Она сказала: «Сейчас пропустим людей, постойте здесь». И отошла. Стоим, стоим. Она всех оформила. Я подхожу. Тоже по-английски спрашиваю: «Вес не сбросите для оплаты?» Она мне: «Вот вам бумаги, идите вот туда, налево, там начальник смены, подойдите к ней». И улыбается. Я иду в указанную дверь. А там: «Мы счастливы, что нашим аэропортом пользуется такой человек, как вы. Французский аэропорт Шарля де ГОЛЛЯ и командир корабля (ваш, русский) предоставляют вам проезд в люкс-классе». Никаких денег с нас не взяли. Посадили, даже с собакой, в люкс-класс. И это в Париже! Невероятно! Кому из друзей рассказал, не верят, говорят: не может быть!
