А между тем наблюдения над освещением судебных дел в отношении врачей в средствах массовой информации (и, соответственно, их восприятием в массовом сознании) приводят на сегодняшний день к весьма неутешительным выводам. И не только по поводу профессиональной компетенции медицинских работников.
Переживания родных погибшей в оценке адвоката
5 мая прокуратура Саратовской области сообщила о своей победе: судебная коллегия по гражданским делам областного суда рассмотрела апелляционную жалобу ответчика — ГУЗ «Городская клиническая больница № 8», которого в феврале нынешнего года Ленинский районный суд обязал выплатить в качестве компенсации морального вреда один миллион восемьсот тысяч рублей в пользу близких родственников погибшей роженицы — её матери и супруга и оставила это судебное решение без каких-либо изменений. Значит, больнице придётся платить.
Трагическая предыстория судебной тяжбы такова. В ноябре 2009 г. в родильном отделении ГКБ № 8 скончалась молодая женщина. Ещё раньше погиб её ребёнок — он умер в утробе матери, не успев появиться на свет. Погибшая была единственной дочерью своей матери. Сама она готовилась стать матерью впервые. Трагедия перечеркнула светлые мечты её родственников на семейное счастье. Они потребовали привлечь медиков к ответственности.
Как рассказала мне прокурор отдела областной прокуратуры Наталья ПИРОЖНИКОВА (она участвовала в последнем процессе на стороне истцов), разобраться в вине или невиновности больничных работников оказалось очень сложной задачей. Впрочем, в подобных ситуациях редко бывает иначе — разве что кто-нибудь из врачей сам признает себя виноватым. Пришлось проводить судебно-медицинскую экспертизу с исследованием мельчайших аспектов случившегося.
Выводы экспертов вызвали ещё большее потрясение родных скончавшейся: оказывается, их любимую жену и дочь можно было спасти вместе с ребёнком! Согласно заключению экспертизы в течение двух недель после поступления роженицы в больницу (её положили туда с осложнениями, когда срок беременности достигал 35-37 недель) можно было сделать плановое кесарево сечение, при котором жизнь оперируемой не подверглась бы опасности. Мало того, даже после ухудшения её состояния была возможность в течение ещё, как минимум, одной недели сделать ту же операцию, но уже в экстренном варианте. И при таком раскладе шансов на счастливый исход оставалось немало.
Но почему-то ни того ни другого сделано не было. Мать и муж погибшей пытались привлечь врачей к ответу. Но поскольку установить меру вины каждого отдельного сотрудника оказалось весьма сложным делом, в 2014 г., спустя пять лет, они обратились в суд с гражданским иском к медицинскому учреждению.
Как уже говорилось, в феврале иск был удовлетворён и сумму компенсации назначили немаленькую. И тут начались встречные действия со стороны ответчика. Решение суда попытались обжаловать в апелляционном порядке.
И вот суд собрался снова, уже на другом уровне. Прокурор Наталья Пирожникова призналась, что её поразил цинизм выступления адвоката, представляющего интересы ГКБ № 8. Своей мишенью защитник избрал следующую формулировку суда первой инстанции: «в связи с невосполнимой утратой единственного ребёнка и жены им (матери и мужу. — Авт.) причинены нравственные страдания, выразившиеся в переживаниях и причинении сильной душевной боли».
Адвокат же позволил себе усомниться в том, что истцы находились в подавленном состоянии и тяжело переживали потерю близкого человека. По его мнению, есть доказательства, опровергающие выводы суда и указывающие, что родственники очень легко перенесли смерть своей дочери и жены. Какие доказательства? А вот они.
Во-первых, мать погибшей роженицы в суд первой инстанции не пришла. Сама она объясняла это тем, что не могла спокойно слушать изложение обстоятельств гибели её дочери и заново переживать трагедию. Накануне судебного заседания самочувствие женщины резко ухудшилось. Но адвокат счёл возможным предположить, что мать просто не придавала гибели своей единственной дочери должного значения, не считала это трагедией.
Во-вторых, муж погибшей за пять с лишним лет, минувших с чёрного для него ноября 2009 г., успел жениться и стал отцом ребёнка уже в новой семье. И это дало повод адвокату усомниться в искренности его переживаний по поводу гибели прежней супруги. Защитник считает, что молодой мужчина обязан был принять обет безбрачия и оставаться в положении вдовца хотя бы до решения суда. Иначе глубина его страданий вызывает сомнение — по крайней мере, у ответчика.
Выводы экспертов вызвали ещё большее потрясение родных скончавшейся: оказывается, их любимую жену и дочь можно было спасти вместе с ребёнком!
И наконец, просьба адвоката к суду, поразившая как прокурора, так и всех, кто узнал об этой истории. Раз уж родные не доказали своей верности памяти покойной, следует не просто снизить размер компенсации морального вреда — один миллион восемьсот тысяч рублей, а… вовсе отменить решение суда первой инстанции и отказать в иске к больнице! Раз тяжёлые переживания не проявляются в угодной представителю ответчика форме, нечего за них платить.
Суд обязал выплатить в качестве компенсации морального вреда один миллион восемьсот тысяч рублей в пользу близких родственников погибшей роженицы.
Как мы уже знаем, на этот раз справедливость вместе со здравым смыслом восторжествовали. Решение суда осталось неизменным. Но позиция адвоката, при своей внешней абсурдности, может быть названа едва ли не показательной. В делах — уголовных или гражданских, касающихся врачей и больниц, доказательства вины или невиновности очень часто оказываются весьма расплывчатыми с точки зрения как юридических норм, так и общечеловеческих представлений о добре и зле. Достаточно вспомнить любую из подобных историй (а их в последние полтора-два десятка лет, в отличие от советского периода, было немало), чтобы убедиться: у них, как правило, шумная прелюдия и тихий финал. Кричащие заголовки: «Пациент скончался из-за халатности врачей!», «Умирающему не оказали медицинской помощи!» и тому подобные, — обычно будоражат души читателей, зрителей и интернет-пользователей лишь на первой стадии, когда возбуждаются уголовные дела или даже просто встаёт вопрос об их возбуждении. А вот чем эти дела завершаются… Об этом СМИ рассказывать не любят. Потому что чаще всего они не завершаются ничем. Если даже кого-то и признают виновным, то наказание назначается чаще всего символическое — штраф, условный срок, ограничение свободы и тому подобное. Недавняя теледискуссия на Первом канале с упоминанием Саратовской области (в которой и меня приглашали участвовать) — лишнее тому подтверждение.
«Время покажет» — кто кого накажет
Популярная программа «Время покажет» всё чаще обращается к проблемам здравоохранения. Особенно её авторов интересует работа службы скорой медицинской помощи. В феврале нынешнего года внимание федеральных теледеятелей привлекла ситуация в Саратовской области.
Ситуация, прямо скажем, неприглядная. На всю страну прогремела история о том, как в декабре 2014 г. в Марксовском районе умирающая от удушья женщина так и не дождалась врачей-спасителей и скончалась. При этом её муж в течение пяти (!) часов настойчиво звонил по 03 и буквально умолял медиков о помощи. Но то ли машин свободных не было, то ли ещё какие-то причины присутствовали (с этим сейчас разбираются работники следственного комитета), но помощь так и не пришла. Более того, безутешный мужчина позже говорил, что ему посоветовали обратиться в частную клинику или к врачу, не имеющему лицензии и поэтому способному оказать медуслуги в любом графике, без каких-либо формальностей.
Следователь рассказывал мне, что во время бесед с врачами он слышал следующее: что вы хотите, на весь почти миллионный Саратов всего одна машина скорой помощи с оборудованием для проведения реанимационных действий с детьми.
А тут ещё выяснилось, что случай этот в наших краях не единственный. В августе 2014-го похожая трагедия произошла в Ленинском районе Саратова. Там скончалась крошечная девочка двух месяцев от роду. Её мама вызвала «скорую», заметив, что ребёнку плохо. Но, к несчастью, звонок пришёлся на утреннее время — час пик и выехавшая по вызову машина безнадёжно завязла в городских пробках. Пытались вызвать подмогу с другой подстанции, но там не оказалось машин. Лишь с третьей попытки удалось найти возможность прислать машину с ещё одной подстанции, но было поздно. Убитая горем мать встретила врачей у подъезда с мёртвой дочкой на руках.
По этому поводу также проводили длительную и тщательную проверку и в итоге возбудили в октябре 2014 г. уголовное дело. Правда, не в отношении конкретных лиц, а «по факту смерти». Следователь, которому поручили дело, рассказывал мне, что во время бесед с врачами он слышал следующее: что вы хотите, на весь почти миллионный Саратов всего одна машина скорой помощи с оборудованием для проведения реанимационных действий с детьми. Разве она везде успеет, да ещё в часы уличных заторов?
Я тогда направил запрос с этим вопросом в городской комитет здравоохранения. В ответ получил подробнейший отчёт о работе скорой помощи в Саратове с множеством цифр и прочих данных (которых я не запрашивал). Вот только информации по интересующему меня вопросу в этом отчёте не было — всё же лишь одна машина детской реанимации или больше? Осталось строить собственные предположения.
А в очередном февральском выпуске программы «Время покажет» было много споров, обвинений в адрес, прежде всего, бездушных диспетчеров скорой помощи, неадекватно реагирующих на вызовы, сокрушений по поводу того, в каком состоянии находится экстренное медицинское обслуживание россиян вообще и жителей Саратовской области в частности. Ни к каким решениям в ходе этой бурной дискуссии, конечно же, не пришли, да и не могли прийти.
Я говорю об этом к тому, что тема ответственности врачей за жизнь и здоровье пациентов остаётся очень востребованной и интересной для потребителей массовой информации. Но при этом проблема не получает никакого разрешения — что же с этим делать? Уже много раз говорилось, что привлечь врача к уголовной ответственности невероятно сложно — нужно юридическим путём доказать профессиональную халатность. Но степень обсуждаемости темы и накал страстей вокруг неё, масса вопросов, остающихся без внятных ответов, вряд ли способствуют повышению имиджа работников здравоохранения в глазах населения. Особенно учитывая способность медицинских ведомств уходить от прямых ответов на простые вопросы, о чём было сказано чуть выше.
