100 лет назад большевики, не раз списанные с политических счетов, сумели взять и удержать власть

Они погубили Россию

Они спасли Россию. Ленин — предатель. Ленин — спаситель. Все эти резко полярные точки зрения до сих пор живы, актуальны, применимы к нашим реалиям и, чёрт возьми, по-своему справедливы. Всё-таки речь идёт о самом резонансном и самом противоречивом событии XX в., спектр истолкований которого колеб-лется от «плюс бесконечность» до «минус бесконечность», — Октябрьской революции в России.

Они погубили Россию
фото из блога Дениса Жабкина

Большевики действительно погубили Россию — в том, прежнем её состоянии и статусе, на той всё-таки изрядно проржавевшей государственной платформе и при полном безумии элит, что была при позднем НИКОЛАЕ II; но они и спасли страну, вытащив с обочины истории и возродив государство в новом качестве и не меньшем величии, чем прежде, — просто ином. Понятно, что жуткое это возрождение шло через горнило гражданской, смут, красного террора, головокружительных перегибов на местах и откровенного людоедства — как в переносном, так и в прямом, как у нас в Поволжье во времена голода, смысле; другое дело, что именно большевики стали тем стабилизирующим полем, что отринуло остатки прежних смыслов и сущностей и не дало государству рассыпаться розно (как то произошло, скажем, с Османской, Австро-Венгерской и Германской империями по итогам первой мировой бойни — правда, последняя тоже возродилась, но, как известно, в принципиально ином качестве).  

Столетие Октябрьской революции… Мы, рождённые в СССР, помним красные флаги и портреты вождя на демонстрации, в голове навсегда засели строки детства: «А впереди большевики — гвардейцы Ильича…» Не хочется ни нападать, ни защищать. Это состоялось, пусть не отболев, это вошло в мировую историю, пусть оставшись частью современного политического дискурса, — уж слишком крупны события вековой давности. То, что было в Петрограде, вошло во все хрестоматии, поэтому лучше вспомним, каким октябрь 1917 г. выдался в Саратове. На чьих примкнутых штыках ворвалась в город и губернию новая власть. Кто стоял у истоков зарождения новой, страшной, облитой горечью и злостью, а с шагами и с годами всё более привычной жизни. Рождение нового — это ведь всегда больно, прорыв в новую среду обитания — это же всегда страшно.

Но обо всём по порядку.

 

Октябрь уж наступил…

Спусковой крючок смуты — конечно, Февральская революция. Состояние государства в тот момент напоминало процессы, идущие в организме раненого бойца, получившего огромную дозу болеутоляющего наркотика и впавшего в эйфорию. Было Временное правительство, сначала парад — а потом разгул, разброд и шатание — гражданских свобод, великое «время надежд», когда каждый, даже умный, думал, что с разрушением института самодержавия станет лучше, а под обломками трона не погребёт его самого; но очень скоро стало понятно, что саморегулирующиеся демократические институты не спасут от «окопного права» до зубов вооружённых озлобленных дезертиров, возвращающихся с фронтов империалистической, не спасут от «дикого поля», каковым, по сути, стала двоевластная, точнее, безвластная постимперская Россия. Красивых слов было много, вот Александр КЕРЕНСКИЙ не даст соврать: «Можно ли было избежать победы большевиков в 1917 году? — «Можно. Однако для этого надо было расстрелять одного человека». — «ЛЕНИНА?» — «Нет, Керенского», — уже в 1964-м ответит американскому журналисту экс-глава Временного правительства.

Смысл этого чересчур позднего раскаяния понятен: в наступившей благодаря бесхребетности Керенского и его сподвижников-либералов смуте большевики попросту подобрали власть, которая валялась под ногами любого желающего. Страшно было вставать у руля ТОГО государства. Нужны были не слова, а дела — пусть даже беззаконие, но направленное на восстановление хоть какого-то порядка. И большевики не испугались…

В Саратове в то время вот уже несколько десятилетий было чрезвычайно интересно — с того самого момента, как царское правительство сначала учредило, а потом закрепило милый обычай высылать сюда людей политически неблагонадёжных, а то и откровенных смутьянов и уголовников. К 1917 г. традиция острой политической борьбы в Саратове обкаталась уже не одним поколением революционеров. Неудивительно, что роковой октябрь выдался в нашем городе чрезвычайно насыщенным.

25 октября (7 ноября по новому стилю) 1917-го в 0.35 ночи в Саратов пришла телеграмма, содержавшая информацию о начале вооружённого восстания в Петрограде. Её подписал министр юстиции Временного правительства Павел МАЛЯНТОВИЧ — человек примиренческих настроений, не так давно предупредивший Ленина, что как раз на октябрь назначено судебное заседание по его делу. (Ленин, как известно, рассудил по-своему и решительно все заседания в старом формате прекратил…)

В Саратове переворот в Петрограде решительно поддержали. Неудивительно: ещё 21 сентября в ходе выборов в саратовский Совет рабочих и солдатских депутатов III созыва большевики получили 320 мест (при 103 эсерах и 76 меньшевиках). У руля Совета встали сплошь большевики: председателем исполнительного бюро стал Владимир АНТОНОВ-САРАТОВСКИЙ, одним из его замов (товарищей) — «старый большевик» Михаил ВАСИЛЬЕВ-ЮЖИН. Понятно, что при таком большинстве и руководстве саратовские представители РСДРП (б) без труда продавили свою линию: в ночь с 26 на 27 октября 1917 г. в большом зале Саратовской консерватории состоялось собрание Совета, где была принята декларация о создании Военно-революционного комитета, берущего на себя всю полноту власти.  

С этим не согласились члены Саратовской городской думы, занимавшие сторону Временного правительства, а ещё точнее — прислушавшиеся к собственному инстинкту самосохранения (в то же самое время меньшевики и эсеры выступали на заседании Совета и пугали грядущей «кровавой баней», требуя сохранить верность Керенскому). Думцы учредили боевой штаб и приготовились к обороне. Офицеры, выступившие на стороне «временных» (а в то время Саратовская губерния была перенасыщена военными частями, в ней было расквартировано 150 тыс. солдат и офицеров! — Авт.), захватили склады с оружием и приступили к сооружению баррикад. В распоряжение думы двинулась белоказачья дивизия, кроме того, боевой штаб собрал под свои знамёна около 3 тыс. добровольцев из числа чиновников, гимназистов, не разделявших призывы большевиков солдат и юнкеров. 27 октября по всему городу были расклеены листовки с призывом разогнать Совет.

Последний, впрочем, не медлил: утром того же 27 октября был создан Военный совет, в который вошли уже упоминавшиеся глава городского комитета РСДРП (б) Васильев-Южин, председатель Совета рабочих и солдатских депутатов Антонов-Саратовский, а также кадровый офицер — штабс-капитан Пётр ЩЕРБАКОВ, которому в будущем суждено стать первым военным комиссаром уже советской Саратовской области. Именно по его приказу силы Саратовского гарнизона окружили здание городской думы (Московская, 35), а стоявшая на Соколовой горе, на Московской и на Большой Горной артиллерия взяла несогласных под прицел. В ночь с 28 на 29 октября здание думы было обстреляно из орудий, произошли ружейно-пулемётные перестрелки, в ходе которых три человека были убиты и два десятка ранены, — и думцы сдались.

Так в Саратове была провозглашена советская власть. Началось, с позволения сказать, новое государственное строительство — учреждение новых органов управления, а равно силовых и судебных структур. Массово национализировалось имущество: декретами объявлено о переходе фабрик, заводов, земель и иных активов в «общенародную собственность». Переезжая из подвалов и бараков в купеческие особняки и квартиры буржуазии, новые «хозяева жизни» ещё не знали, что их ждёт: гражданская, голод, тиф, беспорядки и банды… Жуткий бульон нового порядка должен был основательно провариться, а большевики, стоя у края бездны, не просто взять власть, а — раз за разом — удержать её.

Власть эта сгорала и снова возрождалась, как птица феникс.

 

«Тройка» на уроке истории

Те трое, что стояли у истоков советской власти в нашем городе и губернии, конечно, люди удивительные. Жертвы — и палачи. Подвижники — и функционеры. Носители высоких идей — и безбожные циники.

Так, жизнь главного саратовского большевика Михаила Васильева-Южина полностью соответствовала невесёлой исторической байке о двух старых большевиках, в пору Большого террора ждавших расстрела на полигоне Коммунарка: «Помнишь, в семнадцатом мы с тобой мечтали, как славно заживём через двадцать лет?» — «Конечно помню!» — «Ну вот он и настал — светлый тридцать седьмой год…» Его стаж революционной борьбы исчисляется с 1898 г., а в 1905-м сам Ленин направляет его на знаменитый броненосец «Потёмкин». Участник трёх революций, Михаил Иванович вёл агитационную работу в Петербурге, Баку, Саратове, публиковался в нелегальной партийной прессе, а после событий Октября и руководящей работы в нашем городе вошёл сначала в Коллегию НКВД, а потом — и в историю в статусе одного из создателей советской юстиции и основателей славных принципов «пролетарского сознания» и «революционной необходимости» (т. е.

презумпции виновности), господствовавших в эпоху Большого террора. Принципы эти Михаила Ивановича и прихлопнули: ровно 80 лет назад и точно к двадцатилетию революции, в ноябре 1937-го, Васильев-Южин был расстрелян, в том числе за «отвратительные ужимочки», как напишет о своём соратнике по установлению Советской власти в нашем городе Антонов-Саратовский.

Сам Владимир Павлович оказался счастливее Южина и пули избежал. Ему была уготована длинная полосатая судьба, на фоне которой зебра — монохромное животное. Антонов-Саратовский, выходец из дворянской семьи и выпускник 1-й мужской гимназии, запомнился современникам не только установлением советской власти в Саратове, но и работой в Донбассе на посту председателя полевого трибунала, а потом (с 1921-го) — бурной деятельностью на посту ректора Коммунистического университета имени Свердлова, где В. П. искоренял «индивидуализм, соединённый с отвращением, бунтом против всякой дисциплины и коллективного уклада». Риторика Антонова-Саратовского вообще очень хорошо укладывается в лексические лекала той эпохи: «Нас, рядовых ленинцев, уничтожить, поломать хребты, разбазарить капитал Октября… никому не удастся!» — писал он не товарищу по партии, не куратору, не «железному Феликсу», а собственному отцу.

С такой пламенной риторикой Владимир Павлович благополучно вошёл в состав Верховного суда СССР (1923-1938), работал на Шахтинском процессе (1928), в деле Союзного бюро меньшевиков (1931) и Промпартии (1930), а в 1941-м стал персональным пенсионером СССР и, разменяв девятый десяток, благополучно дожил до 1965-го.

Ещё более долгая жизнь была уготована Петру Щербакову — третьему «мушкетёру» военного совета в Саратове, созданного в дни Октябрьской революции. Тогда 24-летний штабс-капитан Щербаков, участник Первой мировой войны, сознательно переходит на сторону большевиков и в 1917-1918-м занимает должность военного комиссара Саратовской губернии. Дальнейшая карьера Щербакова — этакий короткий, но орлиный полёт: он взлетает высоко и целый год (начиная с января 1919-го) командует войсками Орловского военного округа. По мере успокоения ситуации в стране и в армии Пётр Наумович занимает более подобающий ему по уровню пост командира дивизии, а затем выходит в отставку и занимается спокойной бумажной работой — в прямом смысле: руководит строительством целлюлозно-бумажного комбината… И, самый неяркий из трёх отцов-основателей саратовского Военного совета, доживёт до 1982-го, почти до наших дней.  

P. S. «История — не учительница, а надзирательница: она ничему не учит, но сурово наказывает за незнание уроков».

Опубликован в газете "Московский комсомолец" №45 от 31 октября 2017

Заголовок в газете: Железные фениксы

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру